Дару.

Так может, и она способна на что-то? На что-то большее, чем дурные предсказания? И решившись, снова решившись, она толкнула бока коня пятками. И драссар, недовольно фыркнув, пошел еще быстрее.

— Эй, — демоница вцепилась в бока. — Ты… мы так шею свернем!

— Держись крепче, — Теттенике пыталась проморгаться. Почему-то из глаз текли слезы, но это тоже не имело значения.

Главное — город.

Город, который приближался. А в нем та, что ждала Теттенике.

И не только её.

Улицы.

Узкие. Извилистые. Они реками пробивались сквозь стены, огибая острова роскошных строений. И Ричард мог бы представить, сколь прекрасен был город некогда.

А еще многолюден.

На улицах лежали кости. Им бы истлеть. Рассыпаться прахом. Сгинуть, унося с собой боль живых. Но они лежали этаким молчаливым упреком, пробуждая совершенно непонятное, чуждое чувство вины.

Лассар вел.

Люди шли. Молчали. Сжимали оружие. Им было не по себе, да и не только им. Ричард тоже ощущал внимание. Тьма… она менялась, медленно, но явно. И чем ближе подходили к центру города, тем сильнее становилось ощущение инаковости, чуждости.

И голова опять болела.

…слева в пустых воротах, створка которых повисла на одной петле, мелькнула тень.

Справа другая.

И Лассар остановился, подняв руку. Он замер, прислушиваясь, хотя город по-прежнему был выразителен в своем молчании.

Шорох.

И шелест. Снова тишина. Рука сама тянется к оружию. И рядом трясет головой рыцарь. Имени его Ричард не знает, но вот он делает шаг в сторону. И еще один.

Замирает.

Хмурится.

— Ребенок плачет, — говорит рыцарь удивленно. — Слышите?

— Нет, — Светозарный тоже хмурится.

— Но как же… плачет ребенок. Там!

— Здесь нет детей.

— Но я слышу… — он попятился, а потом вдруг развернулся и, отбросив меч, бросился прочь.

— Стой!

— Оцепить, — рявкнул Лассар. — Морок… молитвы знаете? Вот и читайте. И приглядывайте друг за другом.

— А…

Из развалин донесся протяжный крик.

— Стоять! Уже не поможешь.

Окрик подействовал.

— Примите, боги, душу его грешную, — пробормотал брат Янош. А потом встряхнулся. — А ну, запевай…

И над развалинами грянул мощный бас, который подхватили иные голоса.

…морочницы — суть мелкая нежить, обретающая на старых кладбищах или в местах захоронений, — сухой голос отца доносится со стороны. Скучно.

В кабинете.

Солнце пробивается сквозь витражи, выкладывая на столешнице узор из желтых и голубых пятен. Солнца много. И на улицу бы.

Его ждут.

Он обещал прийти, ведь столько дел еще. Лед сошел, берега просохли, самое время на рыбалку сбегать. А потом еще костер сложить можно, прямо на берегу.

— …как правило морочницы не опасны для взрослого сильного человека. Даже женщина отобьется от них, не говоря уже про мужчину. Ричард!

От этого окрика Ричард вздрагивает.

— Ричард, — отец укоризненно качает головой. — Опять отвлекся?

Наверное, надо было заверить, что нет, что думал он… да об этих самых морочницах и думал. О чем же еще? Вот. Но врать отцу почему-то не получалось.

— Ричард, тебе давно пора стать серьезнее. Ты — мой наследник. Посмотри вокруг.

Ричард посмотрел. Библиотека. Книги. Стол. И окна витражные, сквозь которые свет проникает. Пыль слегка кружится, пусть даже в библиотеке убирают. Но пыль вездесуща. И почему-то особенно любит книги.

— Со временем это все ляжет на твои плечи. И ты должен быть готов. Слышишь?

— Да, — он снова чувствует себя виноватым.

— Так о чем я говорил?

— О морочницах. Я читал про них, отец. А правда, они внушать могут?

— Внушать? Не совсем. Воздействовать на разум — да, в этом они мастера. И чем старше морочница, тем сильнее она влияет. Слабые могут, скажем, усилить страх. Или гнев… бывали случаи, что в доме, где заводились морочницы, люди начинали ссориться. По любой мелочи. И чем больше они злились, тем сильнее становилась морочница…

…а они не только это могут.

Старые.

Они появились здесь задолго до падения Империи. Где, как не здесь? Здесь хватало слез. И боли. И страха. Всего того, что так манит. А потом…

— …морочницы не имеют материального воплощения, но это не значит, что их нельзя уничтожить. Ты слышишь, Ричард?

— Да.

Приходится смотреть отцу в глаза. И значит, вряд ли он сможет сбежать. А Каллен обидится. Решит, что Ричард забыл. Он не понимает, что иногда просто нельзя уйти.

Каллена отец любит. Его отец. И все-то ему позволяет. И потому Каллену легко сбегать, что от отца, что из замка.

— Как ни странно, но защита от них проста. Необходимо очистить разум от мыслей, сосредоточиться на том, что ты хочешь сделать. Именно поэтому важна медитация. И не стоит на ней спать.

Ричард вздыхает.

Тоска смертная… он же читал. И знает. Про разум. Про… про остальное тоже.

— Ладно уж, — отец вдруг улыбается. — Иди. Только, если на речку соберетесь, возьми сопровождение. Весна ведь.

Откуда он… хотя чего тут. Отец, он ведь такой. Всегда и все знает.

— Матушка у себя? — голос отца догоняет на выходе из библиотеки, а с ним и укол стыда. Ричард опять не убрал тетради, но ведь это долго.

Ждать, пока чернила просохнут.

Потом еще складывать.

— Да, — он застывает, боясь, что отец передумает. Нет, за ним такого не случалось, но мало ли.

— Как она сегодня?

— Не знаю. Молчит, — почему-то вспоминать об этом неприятно.

И больно.

В голове.

— Беги уже… и будь осторожен.

Будет.

Он будет.

В тот день — непременно. И на реку они сходят. Каллен притащит с собой пару ломтей хлеба, а потом, уже после, на берегу они разложат костер. И будут до самой ночи сидеть, жарить рыбу и говорить…

— Морочницы, — выдохнул Ричард, возвращаясь. — Древняя нежить, но ослабевшая.

Тварям тоже нужна еда.

— Постарайтесь не думать ни о чем, — звучало это на диво смешно. — Они не способны приказать, но воздействовать на людей могут. Хотя…

Пение оборвалось.