Третья причина, тесно связанная с исследованием, которое мы рассматривали вглаве 8, заключается в том, что, когда мы проецируем ситуацию на себя, то есть задействуем свое «я», нейронное возбуждение достигает точки сознания. Мы уже знаем, что, если попросить людей отвечать осознанно, а не инстинктивно, они резко переходят на качественно другое, медленное состояние мышления.

Однако есть и обратный эффект. Людей просили быстро реагировать на слабые сигналы, то есть перестать полагаться целиком и полностью на сознание, отвечать быстро и особо не задумываясь. При таких условиях участники дают правильные ответы, но, как только включается сознание, оно начинает их «оспаривать». С этой точки зрения сознание может быть своего рода самосознанием{144}. Мы начинаем осознавать раздражители (за исключением изначально сильных и постоянных), потому что они относятся к особой части нейронной сети, которая соответствует нашему представлению о себе. Нам нужно убедиться, что они согласуются с нашим представлением о том, кто мы есть, а также с теми событиями, участниками которых мы являемся. На согласование уходит время, и эта проверка требуется, чтобы соответствовать условиям, необходимым для формирования сознания нейронным возбуждением. (Заметим, могут начать действовать и другие сдерживающие процессы. Например, если информация по результатам анализа признается угрожающей или неблагоприятной, как мы это видели в случае с перцептивной защитой{145}.) Если раздражитель слишком слабый, или действует очень недолго, или не соответствует нашему представлению о себе и происходящем вокруг, он, тем не менее, может влиять на реакцию мозга на события, но происходить это будет скрытно, а не явно. Джон Килстром, один из ведущих исследователей познавательного подсознания, пришел к следующему заключению: «Когда есть связь между ментальным образом “я” и ментальным образом события или объекта, тогда объект восприятия входит в сознание. Если этой связи нет, то слияния не получится. Тем не менее неосознанные объекты восприятия и воспоминания, образы, чувства и т. п. могут влиять на наши поступки и мысли…»{146}

Наличие связи между своим «я» и сознанием, а также идея, что сознание требует времени на отражение и реакцию между разными участками мозга, создает вероятность, что данные участки могут заниматься своими делами на подсознательном уровне, и им для этого совершенно не обязательно дожидаться, пока проявится сознание. Очаг нейронного возбуждения может разделиться на две части, одна из которых будет связана с собственным «я» и таким образом станет помогать проявляться сознанию, другая продолжит дальнейшую обработку информации и планирование ответов, что вполне разумно, особенно в случае недостатка времени. Это аналогично тому, как вы, не торопясь, начинаете планировать пристройку к дому и одновременно ждете официального разрешения на строительство. При этом вы все рассчитали так, что разрешение, скорее всего, поступит как раз к завершению планирования. Если же разрешения вам не дадут, вы можете свернуть все свои планы еще до того, как начнете строительство, и если вы правильно распределили время и не торопились с работами, то ваши потери – только время, потраченное на планирование. Если бы мозг мог работать таким образом, то есть иметь как бы два канала, нам пришлось бы заново переосмысливать возможности сознания. Поскольку сознание не является инициатором действия или источником решений и приказов, оно могло бы, по крайней мере при определенных условиях, просто получать уведомления о том, что на самом деле уже было решено где-то еще.

Другое исследование, проведенное Бенджамином Либетом, показывает, что подобное раздвоение разума вполне возможно{147}. Либет просил участников эксперимента вытянуть руку и согнуть палец, когда захочется. Когда участники выполняли это простое задание, он засек три события, которые происходили одно за другим. Во-первых, Либет отмечал момент, в который начиналась активность некоторых участков мозга еще до начала самого действия. Делал он это при помощи ЭЭГ, которую снимал, присоединяя электроды к головам участников. Во-вторых, ставил перед участниками циферблат, на котором был виден огонек, и просил их обозначить момент, когда они осознали, что хотят пошевелиться. И, в-третьих, записав сигналы от мышц пальцев, он смог определить, в какой момент начиналось движение. Он обнаружил, что произвольное движение начиналось примерно за 350 миллисекунд – то есть примерно ⅓ секунды – до появления осознанного намерения, которое, в свою очередь, проявлялось за 200 миллисекунд до непосредственного начала движения. Результаты этого исследования четко демонстрируют факт принятия нашим подсознанием решения, что и когда делать, а то, что мы ощущаем как намерение, всего лишь запоздалое подтверждение процесса, который уже был начат. Сознание получает своего рода «сопроводительное письмо», а затем ведет себя так, как будто это и был первоначальный приказ.

«Воля» или даже «свободная воля» в данном случае подчиняются разуму, но не сознанию. Однако это совсем не означает, что сознание нам ни к чему. Если осознанное понимание связано с процессом проверки ситуации на наличие скрытой угрозы своему «я», оно может признать действие опасным и запретить его. Обнаружение какого-либо сбоя или угрозы – реальной или мнимой – может заблокировать развитие плана перед самой «точкой невозврата». По выводам психолога Ричарда Грегори, все склоняется к тому, что мы, то есть наше сознание, не имеем «свободной воли», но при этом у нас есть право вето на действия.

Возникает вопрос: для чего нужно сознание? Лучше всего мы осознаем то, что связано с угрозой безопасности (за исключением тех случаев, когда чувство страха настолько сильно, что наступает истерическая слепота, травматическая амнезия и синдром психопатологического вытеснения, но при этом блокируется любой опыт). Там, где изначально и неосознанно мозг оценивает ситуацию как знакомую и безопасную, нет необходимости на ней застревать, а также нет необходимости проверять ее еще раз, соотнося с внутренним «я». Поток возбуждения течет слишком быстро, чтобы установить постоянные условия для встречи с сознанием. Но там, где существуют изначальные сомнения, поток возбуждения останавливается, и логические категории находят отклик в приоритетах и самопроверках. Таким образом, появляется возможность собирать информацию и активировать гораздо большее количество связей. Если «все чисто», то действие продолжается дальше. Если угроза обнаружена, то самоконтроль и сила воли могут спасти положение. Сознание требуется для того, чтобы защитить себя.

С этой точки зрения сознание в основе своей постоянно подшучивает над нами и находится в вечном поиске. Мы осознаем то, что подвергается исследованию на наличие смысла. Как утверждают многие когнитивисты, сосредоточенное состояние сознания, направленное мышление всегда связаны с какими-то нарушениями или чрезвычайными ситуациями; также оно может быть связано с последующей деятельностью, направленной на поиск проблемы, обнаружение и принятие решения{148}. Перед нами встает задача, относящаяся к какой-то сфере деятельности – «Что это там (или здесь) такое?» – и возбуждение высокого уровня концентрируется в соответствующих областях нейронной сети, чтобы тщательнее рассмотреть проблему и найти подходящий ответ. В чрезвычайной ситуации или в состоянии сильной сосредоточенности пропорция (ограниченных) ресурсов мозга, которые можно применить в этом случае, может быть несколько больше, чем нужно, и тогда другие действия приостанавливаются – мы замираем, у нас перехватывает дыхание. Сознание, как я уже говорил, изначально стало развиваться именно в условиях такого сконцентрированного, запоздалого ответа на угрозу или нестабильность.