– Нет, я совсем не потому.

– Что же, вы Дмитрия Алексеевича ревнуете?

– Нет, я просто так. Это слишком бы напоминало прошлое, которого помнить я не хочу, и потом, тогда Дмитрий Алексеевич действительно изменился бы, – помолчав, Лаврик продолжал: – а мы с дядей как какие-то цыгане: вот он выздоровеет, поедем в Лондон, потом будем менять квартиру, никто с нами жить не хочет.

– Вы просто прибедниваетесь, и зачем вам нужно, чтобы с вами еще кто-то жил? Вы сами говорите, что вы теперь радостны, и Орест Германович, хотя, может быть, по-другому, будет счастлив, в этом я уверен, а что касается того, что мы цыгане, так вы же знаете, что мы всегда в пути и что кто останавливается, тот гибнет. И не в таком пути, как Елена Александровна или знакомая нам Полина (они мечутся, как угорелые зайцы в загородке, и, в сущности, остаются на той же площадке), а мы идем прямым путем вперед, хотя бы и медленно.

– Да, да, – сказал мистер Сток, незаметно вошедший в комнату, – и в пути нужно иметь как можно меньше багажа. У всякого есть свой чемоданчик, только счастливцы идут с пустыми руками, и наш друг Дмитрий Алексеевич очень разумно поступает, что вместо нескольких неудобных чемоданов берет с собой легкую сумочку.

– Откуда вы явились, мистер Сток? – сказал Лаврик, подымаясь со стула.

– Я? Очень просто, явился из своей квартиры, но вы здесь, очевидно, так заговорились, что не слышали моего звонка, и впустил меня Лаврентьев, он же послал и за вами, так как ваш дядя проснулся и ждет вас.

– А вы, значит, знаете, что Дмитрий Алексеевич женится? – Я вам могу сказать еще одну новость, что в Лондон поеду и я тоже, и потом мы вместе снимем квартиру. Я уже переговорил с вашим дядюшкой.

– Ах, мистер Сток, какой вы милый человек! Я только что говорил об этом.

– Вам, наверное, очень хотелось этого?

– Очень.

– Что же удивительного, что ваше желание исполняется?

Когда уже все трое уходили, Лаврик задержал Фортова и сказал тихо:

– Что я вам хочу сказать, Виктор Павлович…

– В чем дело?

– Конечно, это, может быть, очень хорошо для Дмитрия Алексеевича, что он женится, но вы покуда подождите… ну еще лет десять, обещайте мне, если меня хоть немного любите.

– Я вас очень люблю, Лаврик, и охотно дам это обещание, тем более что я вовсе не собираюсь этого делать.

Когда Лаврик вошел в комнату своего дяди, тот не спал, но тем не менее не заметил прихода своего племянника. Посидев несколько секунд молча, Лаврик спросил:

– О чем вы думаете?

Орест Германович не испугался, не удивился и ответил совсем просто, даже не переводя глаз на собеседника:

– О многих вещах. Главным образом о нашем путешествии.

– Вам Андрей Иванович сказывал, что он тоже поедет с нами?

– Да. Он мне все рассказал. И то, что Дмитрий Алексеевич женится, и то, что он едет с нами и предлагает осенью вместе снять квартиру.

– Это все ведь очень хорошо, правда?

– Да, это очень хорошо. Меня это радует и заставит поправиться скорей.

Лаврик положил свою голову на ту же подушку, где лежала голова Ореста Германовича, и сказал ласково:

– А все-таки одной новости вам не сказал мистер Сток.

– Какой же?

– Это того, что я стал совсем другим.

– Милый Лаврик, в ваши годы чуть не каждый час меняются.

– Нет. Теперь уж это по-настоящему, и мистер Сток должен был бы это знать, что это по-настоящему и еще то, что я вас теперь очень люблю и ни на одну минуту с вами не расстанусь, что бы ни случилось, что бы ни случилось.

– Этой новости, действительно, мне мистер Сток не говорил.

– Ну да, потому что этого он мог и не знать.

– Нет. Он не потому мне ее не говорил!

– Почему же?

– Потому что это новость только для вас, Лаврик, а мне и мистеру Стоку это давно прекрасно известно.

Глава 3

Хотя Полина Аркадьевна имела полное основание считать себя обиженной, но она совершенно справедливо рассчитала, что такая позиция окажется довольно скучной, а потому сочла за лучшее не помнить зла, пренебречь и снова водрузиться у старых друзей. В этом ей помогала Лелечка, никогда, впрочем, с ней и не ссорившаяся; а главная Полинина обидчица, Правда, была так довольна, что все принимает видимость успокоения, что и не протестовала против восстановления в правах своей старинной приятельницы. Таким образом, наше общество снова состояло почти из тех же членов, что и в начале прошлого года, наносные элементы были устранены, Зои Михайловны не было на свете, Лаврентьев исчез с горизонта, и все, казалось, было по-старому. Вероятно, в целях большего утверждения неизменности отношений и было решено отправиться вчетвером на открытие «Совы», в которой, по-видимому, тоже никаких перемен не произошло.

– Смотрите, как бы не встретиться там с Лаврентьевым… Это все-таки будет не очень приятно.

– Этого, наверное, не случится. Не думаю, чтоб Дмитрий Алексеевич стал посещать теперь «Сову». Он ведь там бывал исключительно для меня.

Леонид Львович не особенно охотно согласился сопровождать своих дам на открытие, но так как они находили, что одним туда являться неловко, а кавалеров даже Полина как-то старых растеряла, а новых не подобрала, он подчинился.

Открытие, по-видимому, предполагали обставить с некоторой помпой; на это указывало убранство уж самого входа, задрапированного какими-то испанскими сочетаниями черного с желтым.

Но эта Испания продолжалась только до самого зала, где, вероятно, художнику надоело держать однообразную строгость и он разрезвился, обратив знакомые нам комнаты в какое-то подводное царство. Общий тон был зеленовато-голубой, но лампочки всех цветов, помещенные почему-то под столами, на все бросали отблеск нежной пестроты и перламутра. Убранное таким образом помещение казалось незнакомым, вроде того как люди изменяются до неузнаваемости, надев маскарадный костюм. Народу было больше, чем когда бы то ни было, и, пробираясь с тарелками в руках, поминутно рискуя вылить соус за ворот своему соседу, наши пожалели, что здесь нельзя заранее заказывать стола, как в каких-нибудь менее артистических учреждениях. Как ни старались Елена Александровна и Полина делать вид, что все их интересует по-прежнему, но гальванизация не удавалась. Наконец Леонид Львович сказал:

– Как это странно: по-видимому, ничто не изменилось здесь: те же развлечения, та же обстановка, даже почти та же публика, а между тем все кажется мертвым, и кажется, что все притворяются, что их это интересует и занимает. Или мы сами изменились и