Внизу был ров с мостиком через ручей, потом опять крутой подъем вверх, а там стоял весь окутанный дымом осажденный монастырь. Где-то с противоположной, восточной стороны горела ограда, но основной бой кипел здесь, у ворот.

Толпа осаждающих, действуя дубовым тараном, пыталась пробить ворота. Засевшие во рву вдоль стены люди все время порывались встать, чтобы ринуться в атаку и прорваться в монастырь сквозь пробитую брешь, но из пробоины градом летели стрелы, не давая осаждающим возможности подняться с земли. Дым, огонь, глухие удары тарана, грохот выстрелов, истошные вопли, неистовый звон в колокола и на фоне всего этого время от времени резкие выкрики, ругательства и богохульства, в которых осажденные братья изощрялись с не меньшим успехом, чем их враги...

Вся эта картина в одно мгновенье предстала перед Медведевым во всей красочной полноте зрелища и звуков, но у него не было времени рассмотреть детали. Он не мог удержаться от ликующего возгласа, увидев, как лошадь Степана, который на всем скаку хотел переехать мостик, вдруг поскользнулась на мокрых бревнах и упала, а сам Степан, перелетев через ее голову и ударившись о непрочные перила из тонких березовых стволов, с силой проломив их, свалился в ручей.

Василий ринулся вниз, но Степан, прихрамывая, уже бежал по крутому склону вверх, весь мокрый и грязный, но невредимый.

— Мокей! Мокей! — кричал он, надрываясь.

Из-за куста на склоне вынырнула щуплая фигура. Мокей был в изодранной грязной одежде, его растерянное, обезумевшее лицо говорило, что слуге князя Семена, привыкшему исполнять более тонкие поручения, еще никогда не приходилось бывать в подобной переделке.

— Мокей! — орал Степан. — Давай быстро пару десятков людей! Я привел сюда Медведева и остальных!

— Пошел ты к черту со своим Медведевым! — истошно закричал Мокей. — Пахом тяжело ранен, некому командовать, нас тут всех перебьют, как свиней! А я-то, дурак, боялся горвальских боброловов... нашел куда прятаться! Ну и монахи тут — Господи, помоги и помилуй нас всех!

— Трусливый ублюдок! — рявкнул Степан и наотмашь ударил Мокея по грязному заплаканному лицу.

Взобравшись на холм, Степан выпрямился во весь рост, не обращая ни малейшего внимания на свистящие вокруг стрелы и пищальные ядра.

— Ребята! Десять человек ко мне!

Но никто не отозвался на его зов.

— Трусы! — вопил Степан, в ярости поворачиваясь во все стороны. — Трусы! Оторвите от земли свои паршивые морды! Смотрите, вот я стою во весь рост и не боюсь!

Картымазов, Филипп и Сафат спускались в ров.

— Ушел? — спросил Филипп.

Медведев молча кивнул в сторону холма.

— Ишь какой шайтан! — сказал Сафат, вынимая лук. — И пищаль его не берет... Стоит, стоит — и ничего.

— Смелый! — сквозь зубы сказал Медведев.

Степан повернулся к ним и исчез в облаке дыма от очередного пищального залпа.

— Ай, нехорошо! Только прицелился! — с досадой воскликнул Сафат, опуская лук. — Скажи, Василий, разве король Казимир сел на конь воевать Ивана?

— Нет, Сафат, — улыбнулся Медведев, — у нас с Литвой прочный мир. А это — так, пустяки... На всяком рубеже бывает. Любимое княжеское развлечение. А поскольку монахи Преображенского монастыря тоже все больше из бояр да князей — им только того и подавай. Небось соскучились. Глядите — сейчас людям Вельского придет полный конец! Поднимемся обратно на холм, я хочу поглядеть, как доблестные братья завершат это дело.

Как раз в ту минуту, когда Медведев и его друзья заняли удобную наблюдательную позицию, раздался хрустящий треск, и громкий вопль торжества вырвался из глоток осаждающих. Им удалось выбить из петель тяжелые ворота. Ворота рухнули внутрь, но со двора монастыря прозвучал не менее торжествующий и, пожалуй, более воинственный вопль монахов. В глубине двора, прямо напротив ворот был установлен внушительный ряд пищалей. Оглушительный залп произвел страшное опустошение среди штурмующих ворота. Монахи бросились в атаку. Возможно, сражение на этом бы еще не кончилось, но среди осаждающих появился Степан на белом коне и отдал какой-то приказ. Его люди поспешно стали группироваться и быстро отходить к востоку вдоль Угры в сторону Верховских княжеств.

Медведев взглянул на реку и понял, что послужило причиной поспешного отступления. К берегу причаливали пять больших лодок, нагруженных людьми.

Монахи не стали преследовать своих противников, они лишь свистели и улюлюкали им вслед, размахивая оружием, а тревожный звон колоколов сменился радостным и победным.

— Да ведь это Леваш! — крикнул Филипп, указывая на толстяка в широких красных шароварах и расстегнутой рубахе, под которой чернела мощная волосатая грудь.

— Филипп! — зычным голосом проревел Леваш и, подав своим людям знак возвращаться к лодкам, стал взбираться на холм, придерживая огромную саблю, ножны которой ослепительно сверкали на солнце золотой инкрустацией.

— Что за гнусная привычка воевать днем да еще в такую жару! — воскликнул он, приближаясь и вытирая пот со лба. — Я, кажется, малость опоздал?! Эх, черт побери, а мне так хотелось оказать услугу сестрам-монашенкам — среди них попадаются очаровательные нежные голубки... Тьфу, черт, — с досадой воскликнул он, глядя на улюлюкающих монахов, — опять забыл, что это мужской монастырь! Мне почему-то все время казалось, что это обитель кающихся грешниц! Экая досада! Но, знаете, я, конечно, прежде всего отправился в Березки, а там, оказывается, все уже кончено, и мне сообщили радостную весть о том, что ты и твои друзья вернулись невредимыми! Ну, здорово, Филиппушка!

Леваш с Филиппом обнялись, и Медведев явственно услышал, как треснули по швам кафтаны обоих.

Филипп представил Леваша своим друзьям, все произнесли положенные при этом слова, Леваш горячо обнял каждого и, подкрепляя свою радость восторженными возгласами, заявил:

— Мне кажется, что я вас всех знаю уже сто лет! Я ведь только поселился — сразу стал почти московитом! Нанес визит Василисе Петровне — очаровательная женщина! — Леваш подмигнул Картымазову. — Да! Вы ведь еще не знаете! Мы тут новый паром пустили напротив Картымазовки... Чтоб удобнее было в гости ездить и чтоб монахи не подглядывали. — Он хохотнул. — Но это неважно! Я чертовски рад, что вы вернулись с победой! Скажите по секрету, вам не удалось ненароком прикончить где-нибудь того самого Кожуха?

— Нет, Леваш, — ответил Филипп, — мы его видели только один раз, но тогда нам было не до этого!..

— Какая жалость! — огорчился Леваш. — А я так на это рассчитывал. — Он скорбно покачал головой.

— А почему это ты так возненавидел Кожуха?

— Э-э-э! Сейчас расскажу — посмеетесь от души! Помните, Кожух оставил мне свою жену с двумя детьми? Так вот — ночь я продержал ее в погребе, а утром обнаружил, что она вполне привлекательная женщина... Я подумал, что Кожух, вероятно, не скоро вернется и... Одним словом, я пожалел бедняжку... И знаете, что из этого вышло?! Никогда не догадаетесь! Теперь она распоряжается в доме как хозяйка! Но я не могу на нее сердиться! Нет... Она так обо мне заботится, так за мной присматривает... Да что там — минуты без меня провести не может... А как она, бедняжка, рыдала два часа назад, когда я сюда ехал! Я хохочу до упаду, а она ревет так, что от Синего Лога до Угры течет ручей слез! Видали?! Нет-нет, она очень неплохая женщина, и я считаю, что это самая большая ценность, которая досталась мне на Угре! Вот почему я теперь так тревожусь о судьбе Кожуха...