— Пора вставать, Джин, не то на работу опоздаешь!

Дверь открылась, и Джин в своем выходном костюме и галстуке, со шляпой в руке, вышел в коридор.

— Я сегодня не пойду на работу, мам. Я собираюсь пойти добровольцем на фронт.

Я застыла. Мне захотелось схватить его и никуда не отпускать. Но вместо этого я стояла и смотрела на него. Он обнял меня и крепко прижал к себе.

— Все будет хорошо, мам. Едва мы вступим в войну, как через несколько месяцев все закончится. Они что, не понимают, с кем связались? Не понимают, что им теперь конец?

Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но слова не шли, и я лишь кивнула и вернулась на кухню. Джин спустился вслед за мной, и тут я наконец обрела дар речи:

— Только поешь перед тем, как идти. Очередь предстоит долгая — я слышала, все здоровые мужчины страны решили уйти на фронт.

Джин сел за стол и намазал маслом печеньице, а я переложила его яичницу с ветчиной с тарелки на сковороду, чтобы разогреть. Затем снова вернула яичницу на тарелку и села напротив него. Он ел так, как будто остальной мир совершенно его не заботил, а я стремилась чем-нибудь себя занять. Наконец я спросила, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно:

— Как думаешь, Джин, какую работу тебе поручат?

Он сжал губы и задумался.

— Ну, я слышал, что тех, кто служил в Гражданском корпусе, могут направить в инженерные войска — строить мосты, дороги и все такое.

От этих слов мне немного полегчало. Может быть, если он будет строить мосты, его не убьют. Я вздохнула и повернулась к нему.

— Джин, у нас и так уже Бад в армии — его точно отправят на фронт. Может, хоть ты останешься?

— Мам, ну как я могу остаться? — спросил он потрясенно. — Я должен, не то мне будет стыдно людям на глаза показаться. Все мои ровесники без семьи обязаны пойти на фронт.

Я кивнула.

— Я тебе уже обед приготовила — можешь взять с собой. Может, весь день там просидишь, и неизвестно, будут ли вас кормить.

Он встал, снова обнял меня и поцеловал в щеку.

— Как только все закончится, я сразу вернусь домой. Не волнуйся, все будет хорошо.

Он взял корзинку с обедом и быстро пошел к двери. Я стояла и смотрела на него.

— Не волнуйся, — повторил он.

Через несколько минут в кухню вошел Джордж и принялся жарить себе бекон.

— Джин пошел записываться в добровольцы, — сказала я.

— Знаю, — зевнул в ответ Джордж. — Он сказал мне вчера вечером — считает, что так будет правильно.

У меня не было слов. Джордж знал об этом со вчерашнего вечера и не сказал мне ни слова, даже не попытался меня подготовить? А потом даже не потрудился спуститься и попрощаться с сыном.

Я уставилась на ручку чугунной сковороды, на которой шипели ломтики бекона. Мне захотелось схватить ее и стукнуть Джорджа по голове. В тот момент я по-настоящему ненавидела его.

Потом мне стало стыдно. Казалось, что с каждым днем я была все дальше от состояния благости. Нужно молиться с удвоенной силой, чтобы Бог простил меня и помог стать истинной христианкой.

Джин вернулся домой мрачнее тучи. Ему присвоили категорию 4F — травма, полученная в Гражданском корпусе, была слишком тяжелой, и его не взяли на фронт. Я едва могла совладать с эмоциями: мне было радостно оттого, что он не пойдет в армию, но в то же время жаль Джина. Отказ его ужасно расстроил. Мне было стыдно, что в глубине души я радовалась этому отказу, но в то же время боялась за его здоровье. Оказывается, травма была такой тяжелой, что даже в военное время он не мог послужить своей стране.

Бад вернулся домой на побывку и сообщил, что его не отправят сразу за море. Он был уже опытным военным и нужен был здесь, чтобы обучать сотни тысяч человек, записавшихся в добровольцы после бомбежки Перл-Харбора. Теперь его переводили в Форт-Нокс, штат Кентукки.

Бад гостил у нас две недели и почти каждый вечер уходил пить и гулять. После первой ночи я закрыла дверь, когда его не было дома. Вернувшись, он так барабанил, что перебудил весь дом. Джордж было встал с постели, но я схватила его за руку.

— Ляг обратно, Джордж. Я не потерплю пьяницу под своей крышей. Если хочет здесь жить, пусть протрезвеет и тогда возвращается.

— Ты не можешь его выгнать, Мод. Если он уедет на фронт, его там могут убить. Каково тебе будет тогда?

— Никто его в Кентукки не убьет, если, конечно, он не будет надираться тамошним самогоном. Пусть хоть в гараже спит, но пьяного я его в дом не пущу.

Джордж встал с постели и так и стоял в своих длинных кальсонах.

— Мне все равно, что ты скажешь. Я не допущу, чтобы мой сын среди зимы спал в гараже.

Тут и я встала.

— Скажи, пусть спит в Джоновом грузовике. У него в крови столько алкоголя, что не замерзнет.

Джордж покачал головой:

— Я не могу, Мод. Это мой мальчик, и это я плачу здесь ренту, а не ты. Я не позволю ему спать на улице, но предупрежу, что, если он в будущем хочет спать в доме, пусть приходит трезвым.

Может быть, Джордж так и сказал, но на Бада это не подействовало. До самого последнего дня своего отпуска он приходил домой пьяным. Не напился Бад только перед отъездом в Кентукки. Джордж с Джоном отвезли его на станцию и проводили. Я с ними не поехала и даже не приготовила ему еды в дорогу. Я была рада, что он уехал. В тот вечер я попросила Господа помочь мне справиться со своими чувствами — вернее, с их отсутствием — к старшему сыну и прекратить ненавидеть Джорджа за то, что рядом с ним я чувствовала себя беспомощной, как будто в собственном доме не имела права голоса.

Джин с Бетти Сью никогда ни в чем меня не расстраивали, зато от Бада и Пола были сплошные проблемы.

Однажды апрельским вечером 1942 года Бетти Сью пришла домой, а за ней тихонько вошла Эвелин. Девочки вежливо поздоровались со мной и поднялись в комнату Бетти Сью. От пребывания в доме Эвелин мне стало не по себе. Джин только что вернулся с работы и пошел мыться. Вскоре он должен был спуститься за своими сандвичами. Я надеялась, что со временем и на фоне военных событий он забыл о ней думать, но боялась, что при встрече с Эвелин его чувства оживут. С тех пор как она перестала к нам приходить, он не говорил о других девушках.

Я положила сандвичи на тарелку, добавила еще один, для Эвелин, но никто не пришел, кроме Пола. Через пару минут я вышла в коридор и пошла к лестнице. Держась за перила, я открыла было рот, но, увидев, что там происходило, не произнесла ни слова.

Джин стоял перед дверью комнаты Бетти Сью, плотно прижавшись ухом, чтобы слышать, о чем говорят внутри. Я молча смотрела на него. Из-за двери доносились голоса девочек, но слов я не разбирала. Спустя минуту Джин постучал. Дверь открыла Бетти Сью, и он вошел. Я не двигалась с места. Сначала я услышала плач Эвелин, а затем — снова разговоры.