Песах, вспоминая, какое великое множество людей простого звания, дав им в руки кому саблю, а кому меч, случайно найденные в старых схронах, приставив к ним фарисеев и саддукеев, кто не больно-то был ретив в познании мира и слабо проявил себя в священнодействе, послал он против росского кагана. Чего он хотел? Напугать россов огромным множеством людей? Иль была еще какая-то мысль, тайная, и по сию пору сокрытая от него самого? Да нет… Он и впрямь надеялся, что Святослав будет смущен, встретившись на хазарском порубежье с простолюдинами, едва ли когда-либо обучавшимися воинскому ремеслу, все ж не заробевшими и вступившими с ним в сражение. Ан нет! Случилось иначе. Вместе того, чтобы нагнать смущение на росского кагана своей отчаянной, хотя и бесполезной решимостью и тем самым подсказать ему, как тяжко тому придется, когда он встретится с воинами Хазарии, привыкшими сражаться не на жизнь, а на смерть, быть может, именно в ней, подвигающей к иному миру, ища для себя отрады. Простолюдины и бывшие с ними фарисеи и саддукеи при одном только виде росских дружин разбежались, разбрелись по степи, сказывают, многие из них почему-то подались на Русь, словно бы там их ждали. Слабые люди, ни к чему не прилепившиеся сердцем, охуделые, нищие духом! Нет, не зря он, Песах, относился к ним с небрежением. Все ж и он не мог понять, отчего ни один из них не вернулся в Итиль? Неужто так велик страх, который они испытывают перед ним и его властью? Но, если даже так, хорошо это или плохо? Прежде Песах не задумывался об этом. А вот теперь… Он сидел в шатре кагана Хазарии. Его привезли сюда, чтобы поднять дух агарян, хотя сам-то он противился. Песах едва ли не с презрением смотрел на старого согбенного человека, дремлющего в золоченом кресле и, кажется, совершенно отвыкшего от большого скопления людей и мало понимающего в том, что ныне происходило. Когда великий сиделец открывал глаза, иссиня черные, чуть подернутые зеленоватой пленкой, в них не прочитывалось и малой мысли, были невыразительны и отодвинуты от реальной жизни. Песах думал, что и этот старик, не обладавший никакой властью и живущий только потому, что так захотелось ему, правителю Хазарии, тоже есть пыль при дороге, поднимется ветер и сорвет ее с места и унесет в безвестность и никто уж не вспомнит о нем, как если бы он и вовсе не жил на земле. Было удивительно, что люди, сходные душевной сущностью с безвластным каганом, еще существуют. Отчего буйные ветры не разбросают их в разные стороны, не приглушат дыхание их сердец? Ведь все они бесполезны в миру, не надобны и самой природе, которая, следуя естественному установлению, соблюдает какой-никакой порядок. Песах не умел понять этого, и раздражение в нем усиливалось. А когда в шатер вошел Ахмад и сказал, что передовые отряды россов подступили ко рву и, кажется, готовятся к штурму, он с досадой посмотрел на него и зло обронил:

— Что значит, кажется? Мой везирь не уверен в себе?

— Нет, отчего же? Я уверен. Лодьи заполонили все ближние подступы к Острову. И это несмотря на то, что лучники не жалеют стрел, и россы несут немалые потери.

Судя по словам везиря, все происходило так, как Песах и замысливал. Он не мог перекрыть цепями реку и не пустить россов на Большой Остров, и тогда он расположил войско таким образом, чтобы все воины были вовлечены в столкновения с росскими дружинами. В центре, на земляном рву, поднятом по его велению подневольным людом, он расположил лучников. Их было тысячи четыре, хорошо обученных своему ремеслу, молящихся одному Богу, в данном случае, Богу исмаильтян, хотя, конечно, было бы лучше, если бы они молились лично ему, правителю Хазарии. Впрочем, от добра добра не ищут. И уже то, что они были верны ему и ни разу не отступили от тех решений, которые принимал он, успокаивало. Он верил в них, знал, им легче умереть, чем отступить. Уж такова природа этих людей. Слева от лучников в глубине острова Песах держал конные тысячи агарян, снискавших себе славу непобедимых. Они не однажды хаживали на Русь и понимали про нее более кого бы ни было в Хазарском царстве и готовились к смертельной схватке. Ну, а справа от лучников в пешем строю в сокрытьи камышовых зарослей, в заболотье стояли в нетерпеливом ожидании ратники-иудеи. Их было меньше, чем агарян. Но это ничего не меняло. И в прежние леты, когда выпадала необходимость выступать против соперничающих с ними племен, они отличались неколебимостью и, если побеждали, а чего-то другого с ними еще не случалось и, даст Бог, не случится, умерщвляли каждого, кто мог поднять копье, не брали пленных, а лишь то, что при принадлежало побежденным. Песах верил им, как самому себе, редко вмешивался в их дела и никогда не выносил суждение о них на люди, если даже что-то ему не глянулось.

Все эти люди, облаченные в воинские доспехи, были совсем не похожи на тех, кого он выпроводил из Итиля. Он действительно выпроводил их, хотя и не сказал бы, зачем?.. Иль не чувствовал, пускай и смутно, что толку из этого не будет? Да нет, чувствовал. Но тогда чего же добивался? Иль впрямь заставило Песаха так поступить давнее желание хаберов очистить город от людей слабых и безвольных, кого иначе как пылью, разъедающей глаза, они не называли? Им казалось, коль скоро не станет их на городских улицах, то и порядка будет больше. Может, так и есть, однако ж теперь он почему-то не хотел согласиться с этим и с досадой отогнал от себя неприятные мысли. А потом велел заложить колесницу. И вот уже каган противно своей воле оказался в ней. Впрочем, противно ли? Иль все, что делалось с ним в последнее время, он принимал окрашиваемо в какое-то действие? Да нет, он давно свыкся с судьбой, уже ничему в ней не противясь. Песах, помедлив, столкнул колесничего и сам сел на его место и взял в руки вожжи. Он объезжал войско, наказав кагану приветственно взмахивать рукой с нанизанными на нее драгоценностями. Их встречали радостными криками, когда они въезжали в расположение агарян, и старались прикоснуться кончиками пальцев к одеянию высокородной особы.

Воины Пророка получили все, что хотели. Имамы сотворили для них молитвы, песнь которых дошла до Аллаха, и был глас оттуда, возвестивший о начале великого дня. Мэлэх Хазарии открыл свои сокровищницы и щедро одарил их.