Это трудно понять и объяснить, но даже большинство беженцев сохраняло веру в Гитлера и они были уверены, что вскоре вернутся в родные края; никому и в голову не приходило, что они покинули родные дома навсегда — по всей видимости, к этой мысли сразу было невозможно привыкнуть. Уважение к партии, однако, было поколеблено, ибо беженцы рассказывали, что их эвакуация (за нее была ответственна НСДАП) была организована из рук вон плохо — не хватало самых простых вещей, много было разговоров и о стяжательстве партийцев. Руководство Минпропа сообщало 11 февраля 1945 г., что со своих мест стронулось около 17 млн. немцев, в том числе 7 млн. — с востока. Часть беженцев Гитлер решил направить в «Протекторат Богемию»: он полагал, что вид несчастных и обессилевших людей предотвратит чехов от восстания. Реализовать это на деле, однако, не удалось из-за сопротивления местного руководства нацистов.

Большинство немцев убедилось в безнадежности ситуации только после получения известия о захвате частями 1-й американской армии 7 марта 1945 г. моста через Рейн у Ремангена (немецкие саперы его взорвали, но неудачно) — только с этого момента в победу в Германии уже никто не верил… Тем более что в день рождения Гитлера — 20 апреля — в руки американцев перешел Нюрнберг, являвшийся «столицей движения». Становилось ясно, что война проиграна, и многие стремились спасти собственную жизнь, а не погибнуть в безнадежной мясорубке. Идею партизанской войны немцы отвергали как несовременную — некий рабочий сказал, что за одного фанатика должны будут расплачиваться все, и за убитого англичанина или американца убьют сотни немцев. Вместе с тем разочарование многих немцев в нацизме и в Гитлере было столь глубоким и обескураживающим, что в ряде случаев это смахивало на утрату религиозной веры; подчас потрясение было столь велико, что некоторые немцы сходили с ума или даже умирали вследствие разочарования, фрустрации и психического истощения. Другие немцы (в гестапо, полиции, армии) в предчувствии конца вымещали свою злобу на дезертирах, на бежавших из лагерей узниках. В последние месяцы в Германии часто случались грабежи, насилия, убийства: это стало следствием активности банд уголовников, к которым часто примыкали беглецы из лагерей — им просто некуда было деваться. Если членов этих банд хватали, то их расстреливали, как это произошло, например, в Кельне в октябре 1944 г., или их линчевала толпа возмущенных немцев. Впрочем, следует отметить, что репрессивный аппарат Третьего Рейха безотказно и эффективно функционировал до последнего момента и в лагерях, и на этапах, и в разбомбленных городах.

Защиту немецкого востока Гитлер поручил своим самым фанатичным генералам и гауляйтерам Ханке и Коху. Гиммлеру было поручено руководить группой армий «Висла». Исполнилась мечта Гиммлера командовать не армией резерва, а боевыми частями, но первый же его приказ по группе армий был лишен всякого практического смысла: он грозил расстрелять всякого, кто не сможет обратить в бегство или застрелить «большевистских бестий», наступающих на Германию. На самом деле, высокий эсэсовский чин, допустивший промахи при обороне Бромберга, был по приказу Гиммлера расстрелян. Несмотря на такую жесткость, объявленные «неприступными крепостями» города на немецком востоке приходилось сдавать превосходящим силам Красной армии; так случилось с Бреслау и с Кенигсбергом. При этом эвакуация гражданского населения почти во всех случаях начиналась слишком поздно. Беженцы с немецкого востока стремились в западные районы Германии, где спастись было значительно легче. Среди немцев всё больше распространялись слухи о зверствах советских солдат. Эти слухи несли беженцы, в огромных количествах хлынувшие с востока. Немецкая мемуаристка Габриэлла Лич-Аннах вспоминала: страх перед советскими солдатами был так велик, что оставшимся в пригороде Берлина — Бабельсберге — жителям функционеры местного Красного Креста раздали ампулы с цианистым калием, чтобы можно было покончить с собой до прихода советских солдат. Лишь благоразумие старшей сестры этой организации Красного Креста предотвратило массовые самоубийства.

В феврале 1945 г. советские части пересекли границы рейха. Немецкие земли в Силезии и в Померании были богатыми и процветающими, и во многих случаях советские солдаты видели изобилие, какого они никогда не имели. Марсель Рейх-Раницки, освобожденный Красной армией в Варшаве в январе 1945 г., вспоминал, что советские солдаты даже своим внешним видом свидетельствовали о страданиях, которые они перенесли — они недоедали, их плохо снабжали, их униформа выглядела ужасно. И вот эти солдаты пришли в процветающую часть Европы. Из всех областей Германии Силезия и Померания меньше всего чувствовали влияние войны, поскольку здесь, в затишье, находились центры эвакуации, процветающие промышленные предприятия, небольшие заводы, которые Шпеер рассредоточил подальше от воздушных трасс союзников. Советские колонны огнем прокладывали себе путь через этот богатый край. Магазины, фермы и дома подвергались грабежам, а затем поджигались. Однако английский военный историк Алан Кларк справедливо указывал, что каким бы варварским не был первый советский удар по Германии, он не шел ни в какое сравнение с поведением нацистов в Польше и СССР, а жестокости, совершаемые советской армией, были не намеренными, но случайными. Советские солдаты были по большей части необразованными простыми людьми, воспитанными в духе ненависти к врагу, за годы лишений и опасности разучившимися уважать человеческую жизнь. К тому же многие имели личные причины мстить немцам. Их давление на Германию, как остроумно отмечал английский историк, было подобно напору закаленных в боях чужеземных войск на распадающуюся цивилизацию — собственно, это был тот облик войны, которым ранее восхищались многие немцы. Теперь война ударила по стране, в которой ее так долго облекали в романтические одежды и так редко чувствовали ее жестокость на собственной шкуре.

Уже 20 октября 1944 г. советские войска взяли прусскую деревню Неммерсдорф (теперь — Маяковское) и учинили расправу над местными жителями — картина убийств была засвидетельствована иностранными журналистами и врачами и в деталях расписана геббельсовской пропагандой. Одним из наиболее известных примеров массовых убийств мирных жителей стал случай в пригороде Кенигсберга Метгетене, который в феврале 1945 г., три недели спустя после сдачи советским войскам, немцы отбили обратно. В этом пригороде было обнаружено около 3000 трупов немецких беженцев, убитых самыми варварскими способами, — преимущественно женщин, детей, стариков. Слово «Метгетен» стало для немцев в последний год войны нарицательным, как и название небольшой прусской деревни Неммерсдорф. Иными словами, антигуманизм нацистов на Восточном фронте был неописуем, но и советский террор в восточных районах Германии начисто лишал будущую ГДР («государство Красной армии») легитимности в глазах немецкого народа.

При первых столкновениях на чужой земле эмоции советских солдат били через край, причем настолько, что жертвами становились даже соотечественники, которые под влиянием пропаганды воспринимались как предатели. А ведь теперь известно, что большинство было угнано в Германию силой. Так, в конце января 1945 г. в выходившей в Берлине русской эмигрантской газете описывали следующий эпизод: 20 января советская танковая разведка (около 10 машин) в районе Лодзи ворвалась в поселок Круппа-Мюле. Обнаружив по пути лагерь русских и украинских рабочих, командир подразделения приказал лагерникам собраться во дворе. Когда все они, включая детей и стариков, собрались, танкисты неожиданно открыли по ним огонь из пулеметов, а разбегавшихся людей давили гусеницами. За несколько минут погибли сотни человек. Танки же развернулись и отошли к основным силам. Правда, Павлу Поляну, который приводит этот эпизод в своей книге, не удалось найти подтверждения этой публикации. В городе Бунцлау в западной Польше советские комендантские части буквально терроризировали советских женщин и девушек из числа репатриированных. Одна из несчастных говорила: «Я днем и ночью ждала прихода Красной армии, ждала своего освобождения. А вот сейчас бойцы относятся к нам хуже, чем немцы. Я не рада, что живу на свете». Швейцарская машина Красного Креста была уничтожена взрывом гранаты, брошенной советским солдатом, погиб шофер-швейцарец. Некий голландец, считавший, что он, как иностранец, в безопасности, был расстрелян советскими солдатами на глазах семьи. Скорее всего, солдаты были не в состоянии прочесть, что написано в паспорте. Офицеры никак не реагировали на эти безобразия: по всей видимости, они боялись быть «неправильно понятыми». Лев Копелев, будучи старшим инструктором при Политуправлении 2-го Белорусского фронта по работе среди войск противника, проявил «буржуазный гуманизм», за что и был осужден военным трибуналом.