Августе, помнится, показалось странным, что этот велеречивый старый пень (она так и не поняла, почему его считают лучшим в лечении бесплодия), говорящий по-английски с ошибками и расписывающийся на рецептах каракулями, сидел в шикарном, но темном как склеп из-за опущенных жалюзи кабинете в затемненных очках? Когда автоматические ворота клиники мягко закрылись за их машиной, Августа забыла о доне Антонио.

И, как выяснилось, напрасно.

Она ощутила смутную тревогу над Атлантическим океаном в салоне огромного головастого «Боинга», летящего из Лос-Анджелеса в Париж. Августа вдруг поняла, что происходит что-то нехорошее и что это связано с ней и ее мужем, находящимся в данный момент на втором ярусе «Боинга» в баре с видом на облака.

Августа прогулялась по салону, вглядываясь в лица людей, как бы сматывая в клубочек невидимую нить, указывающую путь к источнику опасности.

Источник находился за вакуумной бронированной дверью, ведущей в помещения команды и кабину пилотов. Августа не задумываясь протянула руку к кнопке звонка, но не успела позвонить. Из кабины по потолку вглубь салона уходила затемненная (Августа сразу вспомнила гадкий цвет, поняла свою ошибку!) пластиковая труба пневматической почты. Внутри трубы раздался глухой щелчок. Августа проводила взглядом летящую внутри трубы (она знала куда) капсулу с посланием. Ее охватила ярость. Она могла изымать и вводить взглядом нужную информацию в компьютерные сети, выключать волевым импульсом свечи зажигания в моторе, заклинивать электронные рулевые колонки. Могла, к чертовой матери, уронить в океан огромный металлический, оскорбляющий небесную синь, головастик-«Боинг». Но была бессильна против древних как мир простейших механических движений, будь то неторопливое вращение мельничных или масличных жерновов, ход башенных часов на площадях, полет выпущенной из лука стрелы, брошенного крепкой рукой копья, плевок пневматической почты.

С детства Августа делила людей на три вида: свои – то есть готовые служить ей; чужие – такие как учительница химии, которые открыто и не таясь ненавидели ее; и, наконец, – никакие (их было подавляющее большинство), которые не могли ни помочь, ни навредить ей. Но, оказывается, были еще и четвертые – такие как дон Антонио, рассыпающиеся, как истлевшие листья, живущие сколько им вздумается, носители древнейших, дочеловеческих, ускользающих как наркотический дым и как наркотический дым же воздействующих на мир знаний, маскирующиеся под никаких, но готовые нанести коварный, хитрый удар в момент, когда она лишена возможности ответить.

Августа была слишком беспечна в последнее время. Она должна была разглядеть спрятанные под затемненными стеклами (о, ей были известны эти, усыпляющие бдительность, особой – на вороньей крови – плавки стекла!) глаза дона Антонио, стереть мексиканско-индейскую вонючку в порошок! Августа не сомневалась, что даже если пошлет по его следу своих помощников, они уже не найдут врача-миллионера в клинике под Лос-Анджелесом. Эти люди были старше мира. Они приходили в мир как наркотический дым, воздействовали на мир как наркотический дым, и как наркотический дым растворялись в нем – без следа, цвета и запаха.

Оставляя «ломку» Августе.

Когда Августа добежала до бара с видом на облака, конверт и послание, сделанные из специальной мгновенно сгорающей бумаги, лежали кучкой пепла в пепельнице. Муж дрожащей рукой наливал себе из бутылки виски. Он вздрогнул, увидев Августу. Он был человеком неробкого десятка и к тому же бандитом, контролирующим целую отрасль. Но сейчас выглядел как проворовавшийся коммерческий директор, на которого «наехали» крутые ребята то ли из группировки, то ли из налоговой полиции.

Августа молча налила себе виски. Выпила.

– Я догадываюсь, что старый ублюдок написал какую-то мерзость, – сказала она. – Он приставал ко мне. Всадил под видом снотворного наркотик, потом тряс у меня перед лицом своим чудовищным татуированным индейским членом. Но я не отключилась. Я начала кричать, он убрался. Я не хотела тебя расстраивать. Поэтому, кстати, он побоялся взять с нас деньги… – Августа с тревогой посмотрела на мужа. Муж ответил ей бессмысленным взглядом никакого человека, склоняющегося, однако, к тому, чтобы сделаться чужим.

– Откуда он знает русский язык? – спросил он.

– От русских б…й, которых трахает в своей сраной клинике!

В это было трудно поверить, но муж, похоже, принял ее слова близко к сердцу. Августа вспомнила, что он ревнив. Телохранитель, с которым она ему изменила сразу после свадьбы, был послан с поручением в Гулистан, где неизвестные похитители содрали с него – живого! – кожу. После этого прискорбного случая другие телохранители, вообще все знакомые мужа, даже приезжающие на деловые встречи гулийцы и чеченцы, смотрели на Августу как на женщину-невидимку, то есть в упор де видели Августу.

– Что означает в русском языке слово «шагина»? – поинтересовался муж.

– Шагина? – удивилась Августа. – В литературном русском языке такого слова нет.

Они летели над Атлантикой с востока на запад, можно сказать, висели на хвосте у садящегося солнца. Который уже час «Боинг» болтался в закате, как железная соринка в закрывающемся циклопьем глазе светила. Августа подумала, что сумеречная трещина между мирами бесконечно расширилась. И еще подумала, что неплохо было бы ускользнуть в нее вместе с «Боингом», чтобы избавить себя, мужа и всех остальных людей от сомнений и страданий. Она увидела косо вонзающийся в океан, как белое лезвие в желе, самолет, бестолково мечущиеся над водой цветные облака, постепенно растворяющиеся в сумерках. Но она знала, что подобный конец – невозможное для нее счастье, что «Боинг» долетит до Парижа, даже если у него откажут все двигатели и отвалятся крылья. Августа была вполне самостоятельна в принятии любых решений. Но только не в решении – жить ей или не жить. Тут воля Августы растворялась в иной – бесконечной и непреклонной – воле, как соринка-самолет в закатном небе.

– Слова «шагина» в литературном русском языке нет, – тупо повторил муж, не отрывая взгляда от щепотки пепла в пепельнице, – но не станешь же ты отрицать, что в литературном русском языке есть слово «вагина»?

– Вагина? – поморщилась Августа. – Это какой-то медицинский термин, что-то связанное с гинекологией.

– Ты никогда не родишь мне ребенка, сука, – плеснул в стакан виски муж. – Семя умирает в твоей… вагине. По химическому составу… вагины… ты… не женщина. Ты – самка шакала. Вернее, помесь шакала и гиены. Это животное называется «шагина». Их с огромным трудом всего по несколько штук в год выводят в лабораторных условиях для суперсекретных медицинских экспериментов. У них три особенности. Во-первых, рождаются только самки. Во-вторых, они стопроцентно бесплодны. В-третьих, они бесконечно живучи и невосприимчивы к земных болезням. В их… вагине погибает даже вирус СПИДа. Что случилось с твоим отцом?

– Хочешь, пойду вместе с тобой в церковь, как вернемся в Москву? – спросила Августа. – Боже мой, как ты можешь верить в эту галиматью?

– Первый раз меня посадили за незаконные валютные операции – так это тогда называлось – когда я учился на третьем курсе Института восточных языков, – произнес муж, глядя мимо Августы в вечные сумерки (трещину между мирами), сквозь которые летел самолет. – Всего-то купил у негра триста долларов. Мне дали пять лет. Рубал уголек в Караганде. Но дело не в этом. Я изучал арабский и фарси. Я знаю кое-что про шакала. Более того, – без малейшего страха, с не лишенным мужества отчаяньем посмотрел Августе в глаза, – я думаю, что это справедливо.