— Вот у Кощеюшки и спроси, — повысила голос Баба-яга. — А до меня со всякими глупостями не домогайся! Дай срок, проведу экспертизное исследование, тогда и доложуся по всем правилам. А сейчас иди-кось отсель да под горячую руку не лезь. Ты куда собирался?

— На речку Смородину, осмотреть место предполагаемого обмена меня на царевну Марьяну.

— Ну вот и дуй туды, что же встал столбом?! И сам без дела торчишь, и меня от работы отвлекаешь… Васенька, проводи!

Бабкин кот мгновенно выгнул спину, вздыбил шерсть, выкатил глаза, сразу став едва ли не вдвое крупнее, и страшно заскрежетал когтями. Нет, первым драку он бы не начал. Наверное. Но и испытывать судьбу тоже было рискованно — кто знает, что у животного на уме? Я козырнул, пожелал удачи и, быстро закрыв за собой дверь, вышел во двор отделения.

— Митя, пошли!

— Слушаюсь, Никита Иванович!

Погода стояла замечательная, словно бы изо всех сил приглашая совершить лёгкую пешую прогулку. Слава богу, на этот раз я вышел за ворота своими ногами, а не завёрнутый в солому, как украинское сало, провозимое контрабандой из Харькова в Москву. Верный Митя гордо шёл рядом, покачивая взятой напрокат оглоблей и отважно демонстрируя каждому встречному-поперечному готовность защищать мою милость «живота не жале-ючи!». Ага…

Обычно живот он не жалеет, когда ест. Бабка вообще считает, что мы на одной его каше разоримся скоро. В чём-то верно, в чём-то нет, своё крохотное жалованье Митя честно отсылает маменьке на деревню, а в отделении работает за четверых, так что всё компенсируется.

Единственный минус, так это то, что идти пришлось окольными путями, не главной улицей через Базарную площадь, а вдоль стены, огородами. Так, конечно, вдвое дольше, но зато хоть приставать не будут. Вышли через западные боковые ворота; стража успела попрятать кружки с пивом, но у нас всё равно были другие, более важные дела, чем разборка фактов о недопустимости распития спиртных напитков на посту. Я подмигнул Мите, чтоб взял на заметочку, и, больше ни на что не обращая внимания, вышел за пределы городских стен.

Настроение было бодрое и даже радостное. Я почему-то был уверен, что глава нашего экспертного отдела найдёт какие-то волшебные свойства меча-кладенца, что позволит нам изменить расстановку сил на переговорах с Кощеем. И хотя лично на меня этот так называемый кладенец не произвёл ни малейшего впечатления, но раз было затрачено столько сил, чтобы его украсть, — значит, этот предмет всё-таки имеет свою ценность.

…Мы вышли к перекрёстку, нашли указатель, как и было сказано стрельцами, повернули направо и уже через полчаса вышли к лесу. Митя, как всегда, желая порадовать меня новой деревенской историей, нёс очередную душещипательную чушь. Я уже не особо вслушивался, но ему не это было нужно, он у нас и без зрителей может для себя самого полновесный моноспектакль разыграть…

— Тут ему сосед и говорит: дескать, иди, Петруха, в соседнее село. Есть там мельникова дочка Катеринка, дюже красивая, и приданого за ней дадут немало! Вот тока характер у ей, словно ложка перцу в манной каше. К ей многие сватались, дак она одному парню из города башку евонной же балалайкой проломила! Но и наш Петруха оказался не лыком шит: батюшке её, баптисту, на магарыч сунул да сам на хромой кобыле, в лохмотьях, пьян как сапожник на венчание и завалился! Священника в зад пнул, пономаря вином окатил, а Катерину обалдевшую прям при всех всю за заднее место облапал. А опосля говорит как по писаному: «Теперь она имущество моё. Мой дом, амбар, хозяйственная утварь, мой конь, осёл, мой вол, всё что угодно!» Смотрит Катерина, а чё делать-то, надо ить как-то с энтим хамлом жить, раз уж венчана… Я автоматически кивал, потому что сюжет вновь казался безумно знакомым. Но если я опять укажу, что и тут мы имеем дело с вольной интерпретацией бессмертного Шекспира, Митька до конца недели нудеть будет, что это их народная, живо-писательная история, а мой англичанин — бесстыжий ворюга, тырящий всё у простодушных сельчан. Поэтому проще сцепить зубы и не слушать. Однако проще не всегда значит легче…

— И пошла у них развесёлая жизнь! Она ему слово, он ей два, она ему «брито», он ей «стрижено», она в лес, он по дрова, она спать, он песни петь, она есть, он пить, она в дом, он из дому! Так вот и отучил жену привередничать…

— Всё? — кротко спросил я.

— Навродь да… А что?

— Называется «Укрощение строптивой»?

— Нет, «Усмирение сварливой».

— Те же яйца, только в профиль.

— Опять, что ль, скажете, что ваш Шекспир энту историю давно написал? — мигом догадался он, набычившись и раздувая ноздри.

— По крайней мере, что-то очень похожее.

— Вечно у нас, деревенских, городские всё тащут!

— И не говори…

— Чего?

— Заткнись, пожалуйста, — строго попросил я, потому что, кажется, мы пришли.

Лесная тропинка вывела нас к небольшому бревенчатому мосточку без перил, стоящему на крепких дубовых сваях над быстро текущей рекой. Видимо, название Смородина неширокая речушка получила именно за цвет воды, от тёмно-синего до чёрного. Даже на первый взгляд чувствовалось, что глубина здесь немалая, да и течение сильное. С той стороны моста тропинка сворачивала в лес.

В общем-то действительно идеальное место для обмена заложниками или какими-нибудь иностранными шпионами. Мост был неновый, но основательный, по такому хоть КамАЗ пускай, он и не скрипнет. Вот, конечно, было бы здорово, если бы как-то так исхитриться, чтоб царевна перешла на нашу сторону, и в тот же миг под гражданином Бессмертным рухнули брёвна. Образ смешно вопящего злодея в чёрных доспехах, уносимого суровой рекой, вызвал улыбку…

— Митя, после секундного размышления спросил я, — а этот мост может вот так вдруг взять и упасть?

— Энтот-то? Не-э, навряд ли…

— А если я очень-очень попрошу?

— Намёк понял, — кивнул он, лёг пузом на мост и, опасно свесившись, опустил золотую голову вниз. — Ну дык что уж тут скажешь… Опоры дубовые, крепкие, расшатать не получится. А ежели подпилы делать, то я так думаю, с полгодика пилить будем.

— А если порох?

— Про то вы лучше у Еремеева проконсультируйтесь, — ввернул Митяй умное словечко. — Однако, ежели по-моему, дык с трёх бочонков пороху так рванёт, что лететь тому мосту до городу Стамбулу, ихнему падишаху прямиком поперёк тюрбана, и из-за того инциденту быть войне!

— Митя, — я за шиворот втащил его обратно, — у тебя кровь к голове прилила, несёшь всякую ерунду. При чём тут турецкий падишах, а?

— Не знаю, — задумался он. — Просто картинка эдакая с продолжением в уме нарисовалася.

— Где нарисовалась?

— В уме.

— Ещё раз, где?

— Да ну вас, Никита Иванович, обижаете сироту почём зря. А я, между прочим, у дьяка Фильки читать выучился.

— Помню, — кивнул я. — Тридцать две буквы, тридцать два ругательства. Я Груздеву Филимону Митрофановичу за его авторскую методику азбуки с матом давно собирался административный штраф выписать. Ладно, пошли. Что у нас на той стороне?