Опустив очи долу, я приготовилась к громам и молниям, но ничего похожего не последовало. Вместо этого Сигизмунд Потапыч взял тайм-аут для осмысления услышанного. Пауза затянулась, и у одного из участников этого представления не выдержали нервы. А именно у Голопупенки.

— А мабуть, ее тово? — Он красноречиво рубанул ребром ладони по собственному загривку.

— Ой! Вот этого не надо! — Сигизмунд Потапыч скривился. — Вам бы, мясникам, только кости ломать! Она и так все расскажет, пожалеет дочку. Ведь расскажете, Надежда Петровна? — Это он уже непосредственно ко мне обращался.

— Р-р-расскажу! — подобострастно клацнула, я челюстью, хотя она у меня вроде пока еще не вставная. А сама думаю: ну что я ему расскажу, если ничего не знаю? Хоть бери и выдумывай, честное слово!

— Ну вот и рассказывайте, рассказывайте, — поторопил меня Сигизмунд, — не теряйте время, а то видите, какие у меня ребята горячие…

Я покосилась на переминавшихся с ноги на ногу горячих ребят и как в прорубь кинулась:

— Значит, так… Все по порядку. Приезжаю я в Москву и сразу на квартиру, где Катька жила. Это на улице Шверника… Знаете, в Москве есть такая улица… Шверника… Звоню — никого. Подымаюсь этажом выше, а там одна женщина открывает… Вот… А… А оказывается, она и есть та самая Инесса, которая Катьку на это дело подписала. Ну, на искусственное оплодотворение… А после она же ее и выставила из квартиры. У нее, у Инессы, там две квартиры в одном подъезде. Одна на третьем, та, что с джакузи, а другая — на четвертом.

Сигизмунд Потапыч слушал меня, уставившись в грязный пол, и пока что не перебивал. Предчувствуя, что надолго его не хватит, я строчила, как пулемет, то длинными очередями, то короткими, лишь бы только не останавливаться.

— … Когда я приехала во второй раз, Инесса была уже мертвая. Я не знаю, кто ее убил, но могу подозревать. Потому что в подъезде мне попался молодой человек с такой выразительной, запоминающейся внешностью. А… а потом… Потом он приехал в Чугуновск и стал меня спрашивать. У… У меня же. Но он не знал, что это я. Потому что я в квартире напротив, у своей подружки, цветы поливала. Вернее, у бывшей подружки… Но в тот момент я этого еще не знала. Не знала, что она у меня мужа увела. Он ей даже квартиру купил, представляете? Мне не купил, а ей купил. Ну не гад, спрашивается? — поискала я сочувствия у Сигизмунда и его костоломов, но так и не нашла. К моему глубокому сожалению. Зато заметила, что Сигизмунд Потапыч сурово насупил брови, и понеслась дальше, даже не успев как следует отдышаться:

— … Да плевать мне на этого Маоиста, ну, мужа то есть, если он такой! Просто мне деваться было некуда. Я же не дура, поняла, что стала нежелательной свидетельницей не знаю чего. Вот клянусь вам, не знаю по сей день! У меня просто выхода другого не было! Я ведь потому и к Софе за советом обратилась, ну, к Софе Степанищевой, моей бывшей однокашнице. Кстати, если вы не в курсе, я не всегда была чугуновской домохозяйкой, когда-то в институте училась. Юридическом! Но на втором курсе выскочила замуж, ушла в академку и больше не вернулась. А все потому что дура! — сделала я вывод, слегка противоречащий моим предыдущим высказываниям, и незаметно перевела дух. Самую малость. Иначе я бы замертво свалилась от нечеловеческого перенапряжения. Но поскольку землисто-желтое лицо Сигизмунда стало медленно наливаться кровью, мне пришлось срочно мобилизовать остатки красноречия.

Даже и не вспомню, чего я там плела дальше. Да все подряд, только б не замолкать. И про встречу с Димычем на чердаке, и про простреленную банку клубничного варенья, и про чугуновских сковородочников, стоящих вдоль московской трассы, и про фондюшницу, которой у меня никогда не было, но которая, по слухам, украшает лучшие дома Парижа и Лондона…

В процессе непрерывного словоизвержения я бдительно наблюдала за Сигизмундом, чтобы не пропустить момента, когда желание вникать в мой поток сознания у него окончательно иссякнет. А явные признаки того, что его терпение на исходе, уже отмеченные выше, как то: нервное подергивание век и покраснение кожных покровов, все более усиливались. Он даже открыл рот, чтобы прервать мой бесконечный монолог, и тогда я начала орать:

— …Еще есть такой журналист Брызжейкин! Из газеты «Московские хроники»! Он сказал нам про лысую Лорку из «Амазонок»! Что она была подружкой Власты! Это с ней мы встречались на Ораниен… Ораниен… Короче, на той улице! Она сказала, что Инесса работала у Власты домработницей!

У Сигизмунда уже и глаза кровью налились. Упершись руками в замызганные подлокотники, он приподнялся с кресла и подался в мою сторону. Не иначе с намерением заткнуть мне рот.

— …А еще… Еще мы нашли зажигалку! Для сигар! Наверное, ее потерял тот, кто забрал Катьку! Она такая вся блестящая! А Катькина бабка решила, что она радиоактивная, и бросила ее в сортир! А Димыч… Он ее достал! Вилами! И вымыл в бочке! А на ней гравировка! Не помню точно… Кажется, «моему спасителю»! И какое-то число!..

Я так запыхалась, что вынуждена была остановиться, хотя бы на секунду. Чтобы хватить воздуху и бросить взгляд на Сигизмунда. Но этого короткого мгновения мне вполне хватило, чтобы оценить произошедшие в нем масштабные перемены. Нет, он все еще был красный, во всяком случае местами, но прежде преобладающая на его хищной физиономии раздраженность сменилась если не азартом, то крайней степенью заинтересованности. Я удивилась… И временно потеряла дар речи.

А Сигизмунд, не будь дурак, тут же воспользовался случаем и выставил мне очередное требование:

— Так, а с этого места с чувством, с толком, с расстановкой. Как выглядела зажигалка и где она в данный момент?

— А такая… Блестящая… С кнопочками… На одну нажмешь — пламя загорается, а на другую — приспособление специальное выдвигается, вроде маленькой гильотинки. Чтобы… Чтобы сигары обрезать. И гравировка на ней «моему спасителю» и число… — Не знаю, много ли в моих словах было толку и расстановки, зато чувства — хоть отбавляй.

— И где она сейчас? — Сигизмунд Потапыч в волнении впился пальцами в засаленные подлокотники.

— Где сейчас? Ой, дайте вспомнить… Минутку, минутку. — Я лихорадочно соображала, хорошо ли это будет, если я заложу Димычева приятеля с поэтической негой во взоре. Но с другой стороны, богатый ли у меня выбор? Может, все-таки сказать, что она потерялась? А Нэлка как же? — Она… — выжала я из себя. — Она в Москве осталась… У одного приятеля Димыча…

— У какого? Фамилия? Имя?

— А вы у Димыча и спросили бы, — позволила я себе немудреную военную хитрость. — Приятель-то его, а не мой. Он его лучше знает.

— Я сказал: имя, фамилия!

О боже, может, Димыча и в живых-то нет!

— …Фамилии не знаю… Только имя… И отчество. Федор Иваныч…

— Кто такой? — рубил Сигизмунд. Ну прямо как топором.

— Ну-у… Кажется, глава какого-то охранного агентства…

— Что за агентство? Название! Быстро! Быстро название!

— Ре… Редут … — Видит бог, я честно тянула до последнего!