А потом ушла и боль. И все потеряло смысл. Осталось только избитое тело и торчащий из стены кусок дерева.

Ученик медленно поднялся и подошел к бревну. Еще до того, как наставник поднял руку, он уже знал, на какую зарубку тот укажет. Как знал и то, что после его удара бревно не остановится в назначенном положении и уйдет в стену глубже, чем нужно. Сейчас ему было на это наплевать.

Наставник указал на зарубку. Ученик ударил и почувствовал, как сильное поначалу сопротивление бревна к концу удара сошло на нет. Время замедлило свой бег. Нужная зарубка приближается к стене… Еще мгновенье, и она скроется с глаз.

Но тут ученик неожиданно ощутил, что бревно на самом деле есть не что иное, как продолжение его руки, и, значит, он может остановить его так же, как останавливает, когда это нужно, собственную руку.

И бревно, повинуясь его воле, остановилось, едва зарубка коснулась стены. Губы ученика скривила злорадная ухмылка. И он снова ударил по остановившемуся бревну. Ударил, не касаясь его, и не почувствовал вообще никакого сопротивления. Бревно стрелой влетело в стену, и там за стеной что-то жалобно скрипнуло.

И тут же из нижнего отверстия вылетело другое, наказующее бревно. Ученик был готов к этому, готов как никогда. Он не стал уворачиваться или отскакивать, он просто стоял и ждал удара. Но удара не получилось. Ученик почувствовал лишь легкое касание, бессильное не то что отбросить его тело назад, а и просто хоть на волосок сдвинуть с места. Натолкнувшись на непреодолимую преграду, массивное бревно остановилось, за стеной что-то громко хрустнуло, и все закончилось.

Ледяное спокойствие ученика растаяло. Пришло удивление, недоверчивая радость, замешательство. Он виновато покосился на наставника. Хитрый механизм был сломан. А наставник неожиданно кивнул и ободряюще улыбнулся:

— Хорошо! Так уже лучше.

Наставник… Он редко ругал и скупо хвалил, он никогда не рассказывал о себе и не задал ученику ни одного вопроса о его жизни до Синегорья. Он вообще мало говорил, предпочитая пример, действие, и снисходя до лаконичных пояснений лишь там, где без них никак нельзя было обойтись. Ведун не помнил ни одного случая, когда бы наставник выказал по отношению к нему хоть какие-то чувства, отличные от чуть снисходительного уважения учителя к ученику. И все же со временем между ними установилась связь гораздо более тесная и прочная, чем та, что связывала когда-то ученика с его родным отцом. По крайне мере, ведун ощущал это именно так. Чувствовал ли то же самое Наставник, он не знал.

Наставник… Когда-то он казался ученику великим колдуном, мудрецом, непобедимым воином и чуть ли не сказочным героем в одном лице. Вспомнив об этом, ведун усмехнулся. Наставник много раз говорил ему, что не обладает и десятой долей той силы, которая волей судьбы оказалась в распоряжении его нового ученика. Ученик не верил. Не верил в то, что когда-нибудь сможет не то что превзойти, а хотя бы приблизиться к тому мастерству, которое демонстрировал наставник. Казалось, что человеческой жизни (тогда он еще мерил свою жизнь человеческими мерками) не хватит на то, чтобы всему этому научиться. Теперь-то ведун понимал, что все те чудеса, которыми поражал его воображение наставник, были по большей части простенькими трюками, скорее эффектными, нежели по-настоящему эффективными. Но они и предназначались как раз для того, чтобы поразить воображение, встряхнуть разум ученика, поколебать его веру в некоторые неписанные истины, которые тот впитал чуть ли не с молоком матери, и наверное, поэтому искренне считал их вечными и незыблемыми, даже не задумываясь о том, так ли это на самом деле.

Наставник знал свое дело и добился поставленной цели — ученик изменился и вместе с ним изменился окружавший его мир. Точнее говоря, наставник научил его изменяться, никогда не застывая в одной позиции, в одной точке зрения, в одной уверенности. С тех пор окружающий мир потерял четкие границы и формы. Невозможное и очевидное постоянно менялись местами, сливаясь в конце концов в Непостижимое. Жить в таком мире было непросто, но вернуться в когда-то привычный, надежный и понятный мир ведун уже не мог. Да, честно говоря, и не хотел!

Ведун протянул вперед руку ладонью вниз, и поверхность реки под его рукой вздыбилась небольшим бугорком. Бугорок рос, тянулся вверх, пока, наконец, его вершина не оторвалась от основания, образовав колеблющийся шар размером со среднее яблоко. Этот шар продолжил движение вверх, пока не коснулся руки ведуна. Тот немного присогнул пальцы и медленно развернул руку ладонью вверх, подхватив водяной сгусток снизу.

Вода словно затвердела, и теперь у ведуна на ладони лежал идеально ровный шар, будто выточенный из куска зеленоватого льда. Солнечный свет отражался от его поверхности ярким бликом. Губы ведуна тронула слабая улыбка. Он расслабил пальцы, шар тут же потерял форму, расплылся. Вода, утекая сквозь пальцы, крупными каплями падала обратно в реку.

— Вот так, — ведун провел по лицу мокрой ладонью, вздохнул. — И, что интересно, никакого колдовства…

— Господин, а, господин…

Только что вошедший в ворота замка ведун обернулся и увидел у ворот сторожки того самого мальчишку, который в первое утро пребывания в жилище Рольфа приглашал его в княжескую трапезную. Сегодня взгляд у мальчишки был уже не таким настороженно-испуганным, как в тот, первый раз. Очевидно, он приободрился, убедившись в том, пресловутый ведун, по крайней мере, не бросается ни с того ни с сего грызть горло каждому встречному-поперечному, имевшему несчастье ему не приглянуться.

— Чего тебе? — поинтересовался ведун.

— Князь тебя зовет, господин, — мальчишка виновато шмыгнул носом.

— Куда?

— А? — не понял мальчишка.

— Куда зовет-то?

— Ну так в трапезную! — с облегчением выдохнул пацаненок. — Я провожу.

— Не надо, — отмахнулся ведун. — Я еще не забыл дорогу.

Услышав за спиной разочарованный вздох, ведун усмехнулся. Лишил мальца удовольствия щегольнуть перед другими жильцами замка, показав себя бесстрашным провожатым таинственного гостя. Ну да ладно уж, как-нибудь переживет.

Когда ведун вошел в трапезную, князь сидел во главе застеленного белой скатертью стола и, подперев подбородок могучим кулаком, мрачно взирал на чашу с вином. Рядом стояли два кувшина и еще одна чаша, очевидно, приготовленная для гостя.

— А-а, пришел, — князь вынырнул из раздумий и вперил в ведуна расплывающийся взгляд. — Ну, проходи, проходи. Присаживайся.

Язык у Рольфа слегка заплетался, но в целом держался он довольно бодро. Ведун обошел стол и присел рядом с князем, так, чтобы свет из окна падал на него со спины. Это была их вторая встреча после той первой беседы за завтраком.

— Вина ты не пьешь, потому тебе квас. Или выпьешь?

— Благодарю, князь. Лучше квасу, — ведун вежливо поклонился и отхлебнул из своей чаши.

— Ну, смотри, дело хозяйское, — князь побарабанил пальцами по столу и вдруг хватил по столешнице кулаком и, мгновенно налившись кровью, заорал: