— Я не могу отдавать роботехнике каждую минуту своего времени: у меня есть другие интересы, например планетология, в частности Земля. Так я добрался до земной истории и культуры.

— Не очень популярный предмет у космонитов.

— Да, сэр, и это очень плохо. Всегда нужно знать своих врагов, как знаете вы, сэр.

— А разве я знаю?

— Да, сэр. Я уверен, что вы знакомы со многими аспектами жизни Земли и знаете гораздо больше моего, поскольку изучали предмет дольше.

— С чего вы взяли?

— Я постарался узнать о вас все, что возможно, сэр.

— Значит, я тоже ваш враг?

— Нет, сэр, но я хочу сделать вас своим союзником.

— Меня? И как же вы собираетесь использовать меня? Вам не кажется, что вы несколько дерзки?

— Нет, сэр, поскольку я уверен, что вы захотите стать моим союзником.

Амадейро внимательно посмотрел на гостя:

— А вот мне кажется, что вы не просто дерзки, а нахальны. Вы понимаете смысл цитаты, которую подобрали для меня?

— Да, сэр.

Переведите ее на стандартный галактический.

— «По моему мнению, Карфаген должен быть уничтожен».

— И что это означает, по вашему мнению?

— Это сказал Марк Порций Катон, сенатор Римской республики, политической единицы древней Земли. Рим свалил своего главного соперника — Карфаген, но не уничтожил его. Катон считал, что Рим не может чувствовать себя в безопасности, пока Карфаген не разрушен, и со временем, сэр, это было сделано.

— Но что же для нас Карфаген, молодой человек?

— Существует такое понятие, как аналогия.

— И что это означает?

— Что у Внешних миров есть главный соперник, который, по моему мнению, должен быть уничтожен.

— Имя врага?

— Планета Земля, сэр.

Амадейро мягко побарабанил пальцами по столу.

— И вы хотите, чтобы я был вашим союзником в подобном проекте? Вы полагаете, что я буду счастлив стать им? Скажите, доктор Мандамус, разве я хоть раз сказал в какой-нибудь из своих многочисленных речей или писал, что Земля должна быть уничтожена?

Мандамус поджал тонкие губы, его ноздри раздулись.

— Я здесь не для того, чтобы пытаться обнаружить нечто, что можно использовать против вас. Меня никто не посылал сюда — ни доктор Фастольф, ни кто-либо из его партии. Сам я тоже не состою в его партии. Я не хочу говорить о том, что думаете вы. Расскажу вам только о том, что думаю я. А я думаю, что Земля должна быть разрушена.

— И как же вы намереваетесь разрушить ее? Хотите предложить нам бросать на нее атомные бомбы до тех пор, пока взрывы, радиация и пылевые облака не уничтожат планету? Если так, то каким образом вы удержите поселенческие корабли от ответных действий? Ведь они станут мстить Авроре и тем Внешним мирам, до которых смогут достать. Полтораста лет назад Землю можно было разрушить безнаказанно, но не сейчас.

— У меня и в мыслях не было ничего подобного, доктор Амадейро. — возмутился Мандамус. — Я вовсе не предполагал уничтожать людей, несмотря на то что они земляне. Однако есть возможность уничтожить Землю, избегнув массовой гибели населения… и не опасаясь возмездия.

— Вы фантазер, — сказал Амадейро, — или, может быть, не совсем в своем уме.

— Разрешите мне объяснить.

— Нет, молодой человек. У меня мало времени, и только из-за вашей цитаты, которую я, кстати, отлично понял и которая возбудила мое любопытство, я позволил себе слишком долго разговаривать с вами.

Мандамус поднялся.

— Я понимаю, доктор Амадейро, что отнял у вас больше времени, чем вы могли мне уделить, но все-таки подумайте о моих словах и, если заинтересуетесь, то можете вызвать меня, когда у вас будет больше времени. Но не тяните, потому что иначе я вынужден буду действовать другим образом. Как видите, я откровенен с вами. — Он растянул губы в некотором подобии улыбки. — До свидания, и еще раз спасибо.

Он повернулся и вышел.

Амадейро некоторое время смотрел ему вслед, затем нажал кнопку звонка.

— Мэлун, — сказал он, когда Сисис вошел, — я хочу, чтобы за этим молодым человеком следили круглосуточно. Я хочу знать имена всех, с кем он будет разговаривать, поскольку намерен всех их допросить. Все, кого я позову, должны быть приведены ко мне. Но все следует делать тихо, ласково и по-дружески. Пока я еще здесь не хозяин, как вам известно.

Но со временем он станет им. Фастольфу триста шестьдесят лет, и он явно сдал, а Амадейро на восемьдесят лет моложе.

Амадейро получал рапорты девять дней. Мандамус разговаривал со своими роботами, иногда — с университетскими коллегами, еще реже — с кем-нибудь из соседей.

Разговоры были самые тривиальные. И еще до того как эти девять дней миновали, Амадейро решил, что долго тянуть не следует. Длинная жизнь Мандамуса только что начинается, и впереди у него еще лет триста, тогда как Амадейро осталось восемь или десять десятилетий — в лучшем случае.

Обдумав все, что говорил молодой человек, Амадейро с возрастающей тревогой почувствовал, что не может упустить шанс уничтожить Землю, им нельзя пренебрегать. Мог ли он допустить, чтобы все это произошло после его смерти, чтобы он не был свидетелем? Или, что тоже плохо, чтобы это произошло при его жизни, но командовал кто-то другой, чтобы чей-то чужой палец нажал кнопку?

Нет, он должен быть свидетелем, должен увидеть это и участвовать в этом — иначе зачем он так долго страдал? Не исключено, что Мандамус дурак или чокнутый, но в таком случае Амадейро должен точно знать, что он дурак или чокнутый.

Сделав такой вывод, Амадейро вызвал Мандамуса к себе в кабинет.

Амадейро понимал, что таким образом унижает себя, но унижение было платой за уверенность, что нет ни малейшего шанса разрушить Землю без него, Амадейро. Эту цену он готов был заплатить. Он даже приготовился к тому, что Мандамус войдет с презрительной улыбкой, торжествуя.

Придется вытерпеть и это. В конце концов, если предложение молодого человека окажется чепухой, он, Амадейро, накажет его полной мерой, какую разрешает цивилизованное общество, в противном же случае…

Ему понравилось, что Мандамус вошел в кабинет с видом разумного смирения и поблагодарил, похоже искренне, за то, что его приняли во второй раз. Амадейро подумал, что и он, в свою очередь, должен быть любезным.

— Доктор Мандамус, когда я отослал вас, не выслушав ваших соображений, я поступил невежливо, виноват. Теперь расскажите мне, что вы имели в виду, и я буду слушать вас, пока мне не станет ясно — а я предполагаю, что так и будет, — что ваш план, возможно, более результат энтузиазма, нежели холодного рассудка. В этом случае я снова отпущу вас, но без всякого презрения с моей стороны, и, надеюсь, что вы не рассердитесь.