Мисс Маккарти была очаровательна. Я рассказал ей о пьесе, и она попросила, как только будет готово, прислать рукопись ее менеджеру, А. Э. Дринкуотеру. Мы разговаривали, пили чай…

Я попрощался.

Она сказала, что была счастлива со мной познакомиться.

Я сказал:

— Ну вообще-то мы познакомились неделю назад.

Она сказала:

— Ах, да что вы?

С тех пор я не жду, что люди запомнят мое лицо или мое имя. Это здорово экономит нервы.

2

Демобилизация прошла легко. Я присоединился к своему полку в Кроуборо и там в качестве вояки с сидячей работой поселился с комфортом в отеле «Бакен» и нашел себе удобную табуреточку в конторе по демобилизации, сидя на которой представил на рассмотрение сложный случай лейтенанта А. А. Милна. Недели не прошло, а я уже снова был одет, как подобает приличному человеку.

Пьеса «Мистер Пим проходит мимо» была закончена и передана Дринкуотеру. Найджел Плейфер, возглавив театр «Лирик» в Хаммерсмите, ввел в репертуар детскую пьесу «Понарошку». За лето я написал пьесу под названием «Великий Броксопп» и сейчас искал постановщика. Будущее английского театра было обеспечено, однако наше настоящее требовало еженедельного дохода. Я возобновил отношения со «Сферой», но хватит ли на жизнь шести гиней в неделю? К счастью, как раз в то время лорд Ли купил «Аутлук», пригласил к сотрудничеству Э. В. Лукаса в качестве автора и просил его порекомендовать литературного критика. Лукас порекомендовал меня, а я снова запросил шесть гиней в неделю. Эта сумма казалась мне приятной и разумной.

Ли еще не передал поместье «Чекерс» в дар государству, а просто жил там, и мы с соавтором приехали туда погостить на выходные. Дафна, собственно, была ни при чем, планировалось обсуждать первый номер «Аутлука», но я воспринял вежливое обращение «вы» как множественное число и сказал, что «мы» с удовольствием приедем. Когда теперь я как бы невзначай упоминаю в разговоре, что однажды провел выходные в «Чекерс», собеседник тут же делает вывод, что я гостил у премьер-министра, и это заметно оживляет беседу.

Полтора месяца я проработал литературным критиком в «Аутлуке» — и ушел. Невозможно разругать постановку некоего режиссера, а потом прислать ему свою пьесу. Еще более невозможно похвалить постановку режиссера и потом прислать ему свою пьесу. А главное, невозможно указывать другим драматургам, как надо писать пьесы, когда тут же имеются для сравнения твои собственные несовершенные произведения. Итак, я подал в отставку — это я всегда умел делать прекрасно — и в «Аутлук» только присылал статьи.

Между делом я написал детектив. Я много читал детективов, восхищался изобретательностью авторов, но мне не нравился язык. Персонажи (если можно их назвать персонажами, изображены они бывали бледновато) непременно «удалялись», вместо того чтобы просто выйти из комнаты. Сыщик «тщательно выбирал сигару» (чего ни один реальный человек никогда не делает), прежде чем «поведать» своему коллеге, какое у него «сложилось мнение». Интересно, смогу ли я написать детективную историю о реальных людях нормальным английским языком? Надо бы попробовать. В наши дни результат моего труда остался бы незамеченным, ведь сейчас множество хороших писателей пишут детективы, и пишут прекрасно, а тогда конкуренция была не столь велика, и «Тайна Красного дома» на удивление имела успех. Один американский издатель, полный энтузиазма, приехал в Лондон и предложил две тысячи фунтов за права на издание следующего моего детективного романа. Этот контракт до сих пор где-то у меня лежит — не знаю, имеет ли он еще юридическую силу. Следующей моей книгой стал сборник детских стихов, и все последующие также ничем не угрожали кошельку американского издателя. Порой я думаю, любопытно было бы еще раз попробовать… Но подворачивается еще что-нибудь, не менее любопытное. Например, автобиография.

3

В мае Дафна находилась в частной лечебнице. Однажды я застал у нее Ирен. Дот Бусико объявил, что не будет ставить спектаклей в Лондоне, пока не снизят арендную плату за театральные залы. Осенью он планировал провести сезон в Манчестере.

— Не пора ли написать для меня еще пьесу? — спросила Ирен.

— Дот говорил, что не будет ставить…

— Ну, если пьеса хорошая, всегда можно передумать.

— Он в самом деле прочел бы?

— Конечно! Есть роль для меня?

— Есть.

— Лучше Белинды?

— Надеюсь. Сами увидите.

Дринкуотер так ничего и не решил по поводу «Мистера Пима». Я все решил за него и тем же вечером отправил рукопись Бусико. Мы подписали договор, дающий ему право на пробный прогон в Манчестере в течение одной недели. Четвертого января 1920 года спектакль показали в Лондоне.

Я побывал на многих премьерах в жалком амплуа автора, но ни одна не сравнится с этой. Публика была так счастлива вновь увидеть обожаемую Ирен, что распространила свою благосклонность и на пьесу. Вызывали бесконечно, требовали речь, автора вытолкнули на сцену и снова затолкали за кулисы, а Дот и Ирен все кланялись и кланялись. Я сидел в уголке, среди рабочих сцены, и не мог поверить — неужели это правда?

Вдруг у меня за спиной невероятно усталый голос произнес:

— Да скажи им уже речь, начальник, и по домам!

Отрезвляющие слова. Представляю, как он пришел в тот вечер домой.

— Поздно ты сегодня, Билл.

— Угу, был успех.

И еще сорок миллионов человек в Англии встретили эту новость так же стоически. Все равно мы были счастливы.

4

В августе того же года мой соавтор произвел на свет нечто более личного свойства. Мы думали назвать творение «Розмари», но позже выяснилось, что лучше подойдет «Билли». Однако за что же называть человека «Уильямом»? Поэтому требовалось найти два других имени — нужны как минимум два инициала, чтобы не затеряться при такой подверженной плагиату фамилии, как Милн. Один из соавторов придумал имя Робин, другой — Кристофер. Впрочем, оба имени пропали зря, поскольку их носитель, едва научившись говорить, сам себя назвал Билли Мун и остался Муном для всех своих родных и знакомых. Я рассказываю об этом, чтобы объяснить, почему нас не задевала широкая известность имени «Кристофер Робин». Мы ощущали ее так, словно речь шла о книжном персонаже или о лошади, на которую мы когда-то поставили.

Когда нашему творению исполнилось три года, мы вместе с семьей Найджела Плейфера сняли на август домик в Северном Уэльсе. Весь месяц шли дожди. По утрам в одной гостиной собирались пятеро Плейферов, трое Милнов, Грейс Ловат-Фрейзер, Джоан Питт-Чатем, Фредерик Остен и еще целая компания людей, которых Найджел успел наприглашать в Лондоне, собираясь в свой, как он это представлял, уэльский замок. Через неделю я не знал, куда деваться от агорафобии. Срочно требовалось укрытие. Я объявил, что на меня снизошло вдохновение, и с карандашом и тетрадью удрал в беседку. Там были стул и столик. Я сел на стул, положил тетрадь на столик и мечтательно уставился в стену тумана, за которой, по всей вероятности, скрывался Сноудон, или Серпентайн — все равно. Я был один!