— Доктор Бомелиус, — с достоинством отозвался тот, — царский лекарь. Позвольте смотреть ваша рана…

— Поди лучше того стрельца подлечи, — указал Василий в сторону, где продолжал лежать на земле окруженный товарищами Ильюха.

— Там есть серьезный дело. Долго. Тут — мало дел… — и лекарь раскрыл свою сумку, вынул из нее какую-то баночку, тряпицу и склонился над Василием.

Он почувствовал, как защипало предплечье, дернулся от резкой боли.

— Нищего страшного… — пояснил тот ровным голосом, — лечь на постель. Шпать… Много шпать… — повторил несколько раз Бомелиус. — Где тебя найти? Буду лечить, глядеть рану, — предложил он.

— В доме князей Барятинских, — неожиданно раздался позади голос князя Федора, — поедешь к моему отцу, Василий.

— Зачем к отцу? Ведь завтра выступать.

— Успокойся, нагонишь своих казаков. Нам долго тащиться с обозами, с пушками. Успеешь поправиться.

— Но может быть…

— Никаких может быть, — передразнил его князь Федор, — слышал, что лекарь распорядился делать? А он при самом царе состоит.

— Эй, казак, тебя царь к себе зовет, — к ним подошел Богдан Вольский и с интересом разглядывал Василия Ермака. — Успокоил медведя, миром дело решил… — то ли одобрительно, то ли разочарованно произнес он.

— А ты бы хотел, чтоб зверь и его заломал? А? Богдаша? Скажи, хотел поглядеть, как кровь человечья польется? Любишь ведь смотреть на кровь! Не так разве? Признайся! — неожиданно накинулся на боярина князь Федор.

— А чего мне ее любить или не любить, — удивленно воззрился на князя Бельский, — я не палач, какой…

— Ты не палач, нет… Ты хуже палача, — подступал к боярину со стиснутыми кулаками Барятинский. Василий впервые увидел его таким разъяренным и, подскочив, оттащил в сторону от боярина.

— Прекрати, царь смотрит…

Иван Васильевич действительно со своего места внимательно смотрел на них, щуря глаза. Василий смело направился к царскому месту, слыша одобрительный гул голосов и ощущая сотни глаз, направленных на него.

— Как кличут? — спросил негромко Иван Васильевич, пристально вглядываясь в него.

— Ермак Василий меня зовут, — также негромко ответил он.

— Из чьих будешь? Казак, по платью вижу.

— Сотник казачий. По приглашению на войну направляюсь.

— Где-то, однако, встречались мы с тобой. Не припомню только…

— Алексей Федорович Басманов на службу меня принимал и к тебе, государь, во двор приводил.

— В Александровой слободе?

— В ней, государь.

— Вспомнил. Умен был Алешка, ох, умен. Знал, кого набирать к себе. Не от Строгановых с пермской земли, случаем, прибыл тогда?

— От них, государь.

— Там и научился с медведями обращаться?

— Там, государь.

— Что сотника стрелецкого спас, за то молодец, хвалю. А что не стал с медведем бороться, то правильно. Береги силушку, а она, видать, недюжая у тебя, береги для ворогов.

— Поберегу, государь, — эхом отозвался Василий, заливаясь от царских похвал легким румянцем.

— Подлечись, лекаря своего дам, а там нагонишь войско. Успеешь навоеваться. Война долгая будет, чую… А вот Строгановы-то зря тебя отпустили, ох, зря… Писали, мол, нелегко им сейчас приходится. Пошел бы служить к ним?

— Отчего не пойти, — просто ответил Василий, — ляхов повоюем, а там, видно будет.

— Молодец, — царь отвернулся от него, быстро утратив интерес.

— А панцирь где? — напомнил царевич, который тоже с восхищением разглядывал уверенно державшегося Ермака.

— Да, чуть не забыл про панцирь, — по-бабьи всплеснул руками Иван Васильевич и Ермаку показалось, будто тот специально забыл о подарке. Может, не желал дарить доспехи именно ему, узнав, что он был взят на службу Алексеем Басмановым, а может, и по иной причине. Как знать…

Двое молодых слуг уже несли панцирь, продетый через проушины на древко короткого копья. Он поблескивал полукруглыми боками и кованые пластины чуть шевелились, как чешуя у вытащенной на берег рыбины.

— Не мал будет, — спросил Иван Васильевич, вновь повернувшись к Ермаку, и ему снова показалось, что царю не хочется расставаться с панцирем.

— Оружейники подгонят, — помог выйти из положения вернувшийся к столам Богдан Бельский, — они это умеют.

— Ладно, носи на доброе здоровье и о царе вспоминай. Помни, кому служишь, — с особым значением прибавил Иван Васильевич, — не забудешь, случаем?

— Не забуду, государь, — ответил Василий, принимая панцирь, — до самой своей смерти помнить буду.

— Добре, добре. Помни о том, — царь слегка коснулся длинными пальцами пластин, провел по ним рукой, — пущай служит тебе так же, как ты мне служить станешь, — произнес он напоследок и направился, не простившись, к летнему дворцу. За ним поднялись из-за столов и бояре, поспешили следом, да и остальные, почувствовав неловкость, начали расходиться.

Вот теперь Василий ощутил, как жгло плечо, подумав, решил, что и впрямь большого греха не будет, если отлежится несколько дней во дворце у Барятинских, а потом нагонит свою сотню.

Впрочем, была у него тайная надежда встретить там, как в прошлый раз, Евдокию. И эта мысль, прежде всего, звала и направляла в Москву. Князь Федор дал ему свой возок и двух слуг для поездки и, проводив до проселочной дороги, просил кланяться отцу, сам оставшись в лагере.

* * *

Старый князь Петр Иванович Барятинский встретил Ермака как родного, разместил в просторной горнице, направил одну из женщин прислуживать ему. На третий день из раны пошел гной и Барятинский не на шутку встревожился за своего постояльца и, о чем-то пошептавшись с женой, надолго исчез из дома. К вечеру он вернулся с Елисеем Бомелиусом, о котором Василий сообщил ему по приезду.

— Коль сам сэр Бомелиус обещал помочь, то его я и пригласил, — пропуская лекаря вперед, кланялся, заискивая, старый князь.

— Обещаль, обещаль, — кивая головой, лекарь подошел к постели, где лежал Василий, цепко холодными сильными пальцами ощупал плечо и велел приготовить горячей воды. — Правильно сделал, что звал, — кивнул князю Петру, — плехо дело, ошень плехо… Резать надо…

— Наш храбрец не испугается? — спросил Василия Барятинский. Тот отрицательно покачал головой и закрыл глаза.

Когда Елисей Бомелиус закончил обрабатывать рану, вскрыл ее и выпустил гной, он поднес в небольшом серебряном стаканчике больному какой-то ароматный настой и властно наказал:

— Спать цвай дня!

Василий выпил настой и вскоре погрузился в сон и уже ничего более не слышал. А князь Петр Иванович провел важного гостя на свою половину и, плотно закрыв дверь, указал на стоявшее на столе угощение: