Понятно, какая дилемма встала перед Брунгильдой. Меровей сохранял шансы свергнуть Хильперика, но, если бы она публично поддержала его, она рисковала разгневать Гунтрамна, который в наказание мог бы лишить наследства Хильдеберта II. К тому же в самой Австразии аристократическая клика во главе с епископом Реймским Эгидием выступала за союз с Хильпериком и, следовательно, была враждебна мятежным замыслам, которые вынашивал Меровей; если бы королева поддержала мужа, она бы безусловно навлекла на себя ненависть этих людей. Наконец, если бы молодой нейстрийский принц одержал победу, разве не было риска, что он выдвинет притязания на Австразию, оспорив права Хильдеберта II? Следовательно, интересы супруги и матери толкали Брунгильду в противоположных направлениях. Мать победила.

Таким образом, восточные франки довольствовались тем, что дали укрытие Меровею и его спутникам. Принц нашел убежище в Реймской области, и это наводит на мысль, что он пользовался поддержкой герцога Лупа. В то же время в ряды мятежников против Хильперика вступили некоторые бывшие чиновники Сигиберта, как дворцовый граф Циуцилон. Это присоединение к Меровею магнатов, как можно догадаться, близких к Брунгильде, несомненно означает, что королева не совсем отреклась от нового мужа. Просто у нее не было ни желания, ни возможностей поддерживать его в Австразии. Молодому принцу рано или поздно следовало вернуться в Нейстрию и попытать удачи в деле захвата отцовской короны.

Чтобы не допустить этого победоносного возвращения, Хильперик произвел в своем королевстве чистку, убирая сторонников сына. Самым заметным из них был епископ Претекстат Руанский, благословивший его брак с Брунгильдой. Желая соблюсти формальности, король Нейстрии в 577 г. созвал в Париже судебный собор. Перед собравшимися коллегами Претекстат был обвинен в том, что позволил заключить кровосмесительный союз и поддержал узурпатора; к тому же он якобы использовал часть сокровищ Брунгильды, которые хранил, для подкупа «верных» короля. Претекстат, умело защищавшийся весь день, после этого счел удачным ходом признать себя виновным, чтобы испросить прощения. Сделав это, он совершил тяжелую ошибку: сначала его бросили в тюрьму, а потом приговорили к ссылке на остров близ Кутанса, несомненно Джерси. Взамен его Хильперик назначил в Руан более верного епископа, Мелантия.

Воспользовавшись собранием епископата в Париже, Хильперик обвинил также Григория Турского в вероломстве, поскольку хороший прием, который тот оказал Меровею, наводил его на подозрения. «Ворон ворону глаз не выклюет», — пробормотал король и оказал нажим на епископа, добиваясь признания в недопустимых сговорах. Григорий показал себя более ловким, чем Претекстат: он отверг обвинение полностью, а в конечном счете согласился разделить с королем трапезу, чтобы закрепить примирение.

Хильперик совершил еще и попытку устроить идеологическую войну. В самом деле, австразийцы, давшие убежище его сыну, славились своей пропагандой, в основе которой лежало подражание Римской империи. Величайший из их королей, Теодоберт I «Великий», устроил в Арле гонки на колесницах, сходные с гонками на ипподроме в Константинополе; тем самым он сумел привлечь на свою сторону старинные галло-римские элиты. Хильперик решил показать сенаторам, что он тоже романофил, как и его враги. Он велел построить цирки в обеих своих столицах, Суассоне и Париже, и организовал там зрелища. Однако, по словам Григория Турского, успех был не слишком очевиден.

Сознавая, что к Меровею в Нейстрии еще сохранились симпатии, Хильперик решил раз и навсегда покончить с его мятежом. Он послал в Шампань армию, чтобы попытаться взять в плен сына. После неудачи этого похода он прибегнул к хитрости. В конце 577 г. гонцам было поручено сообщить Меровею, что на его сторону перешел нейстрийский город Теруанн. Принц, который никогда не мог во время своего мятежа опереться на какую-то территорию, пришел в восторг. Он собрал свою маленькую армию и двинулся к этому городу на севере Галлии. Там его ждали люди отца. Окруженный врагами, Меровей понял, что попадет в плен, и испугался, что его ждет долгая и мучительная смерть, поскольку так обычно поступали с узурпаторами. Отведя в сторону одного из соратников, молодой принц произнес похвальное слово дружбе, а потом попросил обнажить меч и совершить последнее благодеяние, достойно закончив его дни.

Это самоубийство — пусть с чужой помощью — выглядит в конце VI в. немного анахронично. Прежде всего, церковь категорически запрещала человеку лишать себя жизни и добилась некоторых успехов, поскольку по сравнению с античностью эта практика как будто стала менее популярной. Далее, эта сцена допускает много литературных параллелей, и мятежник, пронзающий себя мечом, чтобы не попасть в руки тирана, напоминает Брута в Филиппах или Катона в Утике. Даже восхваление дружбы выглядит отдаленным отзвуком творений Сенеки — философа, которого довел до самоубийства Нерон; а разве Хильперика не называли «Нероном нашего времени»? Может быть, молодой принц был слишком начитан, если только это не следует сказать о нашем хронисте. С большим лукавством Григорий Турский утверждает, что рассказ о самоубийстве Меровея мог быть лишь официальным вымыслом, а на самом деле это Фредегонда велела тайно расправиться с принцем. Это и позволило епископу Турскому оказать последнюю услугу Меровею, спася в рассказе его душу: самоубийца не мог рассчитывать на рай, но Бог мог простить грехи человека, убитого фурией.

Как бы то ни было, когда в Теруанн прибыл Хильперик, его сын был уже мертв. Королю оставалось только схватить соратников принца и казнить их, подвергнув многочисленным пыткам в острастку другим кандидатам в узурпаторы. Так расстались с жизнью и некоторые австразийцы, близкие к Брунгильде, в том числе бывший дворцовый граф Циуцилон. Из друзей Меровея уцелел только Гунтрамн Бозон, потому что не принял участия в походе на Теруанн. Его отсутствие выглядело подозрительным. Молва немедля обвинила герцога, что он с самого начала предал Меровея, сговорившись с епископом Эгидием.

Таким образом в конце 577 г.[66] Брунгильда овдовела второй раз менее чем за два года. Конечно, кончина Меровея не имела ничего общего с ужасной трагедией, какой было для нее убийство Сигиберта. Молодому принцу всегда недоставало союзников в собственном королевстве, а австразийцы, вероятно, не желали вставать под знамя молодого сына Хильперика. Поскольку смерть Меровея была в лучшем случае подозрительной, в худшем — святотатственной, Брунгильда не добавила его имя в список покойников, за которых молилась.

Годы Гогона (577–581)

Единственный, хоть и немаловажный, выигрыш от этого повторного брака заключался в том, что он позволил королеве покинуть охраняемую резиденцию в Руане и вернуться к сыну. Однако пока что от имени Хильдеберта II страной правили Гогон и Луп. Фортунат, хоть и запертый в Пуатье, не заблуждался на этот счет. Он послал в австразийский дворец стихотворение, где спрашивал у северного ветра, каковы новые действия Гогона: