К тому же она была толстой.

«Это потому, что у меня гормоны!» – протестовала Мишель, когда над ее весом начинали подшучивать. Этим она только сильнее себя подставляла. Едва она заходила в школьную столовую, мальчишки совали себе в рот половину гамбургера и начинали стонать с набитыми ртами: «Ах, эти гормоны такие вкусные!»

– Что ты здесь делаешь, Мишель?

– Жду, когда она выйдет, – она кивнула в сторону сцены.

– А раньше ты ее здесь видела?

– Много раз! Начиная с премьеры 14 мая 1989 года. И потом еще шесть спектаклей. Она была восхитительна!

– Ты приходишь каждый вечер?

– Это мое место. Я сижу тут и пытаюсь понять, как она это делает. Так перевоплотиться в другого человека, заставить всех поверить во все, что ты делаешь каждое мгновение.

– А тут? Я говорю о театре ЗДЕСЬ? Эш сюда возвращается?

– Она не разговаривала. И потом, здесь слишком темно, чтобы ее увидеть. Но я чувствую, как она стоит там, на сцене, и смотрит на меня. Я чувствую, о чем она думает.

– И о чем же?

– О том же, о чем она думала всегда, когда смотрела на меня там: «Чего ты вообще лезешь, суетишься?»

Ее подражание голосу Эш было безупречным. Настолько точным, что я непроизвольно оглянулся, чтобы убедиться, что сестры нет рядом.

– Посмотри на себя! Зачем жить, если у тебя нет для этого никакой причины?

– Я не понимаю, почему ты оказалась здесь ради нее, если там она не обращала на тебя внимания?

– Потому что я любила ее! Когда она говорила со мной, я чувствовала себя так, будто мы подруги. Позволь открыть один секрет – до того я никогда не испытывала ничего подобного. И после тоже не испытывала подобного ни разу.

Мишель выпрямилась на своем кресле, вернее, попыталась выпрямиться. И продолжила:

– Вот почему, когда она сказала мне взять в руки бритву и… Я сделала это. Сделала! Хотя бы один-единственный раз, но я завладела ее вниманием целиком. И я никогда прежде не ощущала ничего подобного!

Мишель легко взмахнула рукой и стукнула по спинке кресла перед собой. А я увидел у нее на пальце обручальное кольцо. Она оставила кого-то там, на земле, возможно, у нее были дети, но все это не имело значения для девушки, которая усвоила один-единственный урок: жизнь не стоит того, чтобы жить так, как живет она.

– Мишель, ты помнишь день, когда погибла Эш? Когда вы на ее день рождения поехали кататься на велосипедах?

– Я помню…

– Она ничего не говорила о встрече с кем-нибудь?

– С кем-нибудь?

– Ну, может, у нее было назначено свидание? Тайна, которой она хотела с вами поделиться?

Лицо Мишель помрачнело.

– А Дин Малво? – попробовал я подсказать. – Учителя помнишь? Она никогда о нем не упоминала?

– Все, Дэнни! Рада была повидать тебя.

– Подожди! Не надо…

Но она уже ушла. Ее взгляд устремился в центр сцены, словно там зажглись огни рампы. Тело Мишель напряглось в кресле, будто она услышала первые звуки увертюры.

Я направился между рядами кресел к выходу. Затем вышел в коридор и закрыл за собой двери, оставив Мишель в кромешной темноте.

На Мейн-стрит были люди.

Не много, может, с десяток или чуть больше. Они стояли то тут, то там у многоэтажек в конце Ройял-Оук, причем некоторых мне даже удалось узнать. На углу Гас, известный парикмахер, в своем рабочем халате, с ножницами, торчащими из нагрудного кармана, вглядывался в небеса, словно гадая, пойдет ли дождь. Один из сослуживцев моего отца жевал нераскуренную сигару и, стоя на четвереньках, что-то рассматривал внизу, под канализационной решеткой. Кассир из «Холидей Маркет» толкал взад-вперед детскую коляску, набитую мертвыми птицами.

Когда я проходил мимо, все смотрели на меня с откровенной неприязнью, перераставшей в открытую враждебность тем быстрее, чем дольше их внимание было приковано ко мне. Я почти физически ощущал ее и понимал, что причина этого заключена в моей способности передвигаться. Я еще не отыскал свое место, поэтому продолжал идти, направляясь на юг. И эта моя способность выбирать направление и следовать туда по своей воле – скитаться, как назвала это мама, говоря про Эш, – вот это наполняло их яростью.

Парочка из них, бормоча что-то под нос, последовали за мной, но тут же отказались от своей затеи, когда я прибавил ходу. Никто не осмелился пересечь железнодорожные пути. Все они были привязаны к Ройял-Оук.

Когда я добрался до того места, где Мейн-стрит встречается с Вудворд-авеню, свет начал тускнеть. Серая дымка пошла рябью, словно легкая алюминиевая занавеска, а над нею по-прежнему тяжелой массой нависали тучи, гладкие снизу, будто простыни. Где-то за ними, выше облаков, солнце начало клониться к закату, хотя возникало стойкое ощущение, что оно убывает по собственному желанию, а не в соответствии с законами природы. Значит, через два часа, а может, через пять или пятнадцать (кто знает, что в этом месте означает слово «час», сколько он длится) здесь наступит ночь.

Детройтский зоопарк находился прямо впереди, на дальней стороне многочисленных изогнутых улочек и переулков Вудворд-авеню. Я начал пробираться через металлические конструкции поваленной водонапорной башни, когда увидел фокусника. Сначала между билетными киосками на входе стал заметен высокий цилиндр, он покачивался из стороны в сторону, но как-то держался на его голове. Тот самый человек, который развлекал нас на единственном детском утреннике, устроенном родителями персонально для меня. Тот человек в мантии и перчатках, мимо которого я проехал на велосипеде, когда оказался здесь с Эш, и который достал из воздуха мертвую голубку.

Фокусник карабкался на остатки водонапорной башни. Заметил меня, но не остановился. Его глаза смотрели в другом направлении.

Громкий рев заставил нас обоих замереть на месте. Рык, похожий на львиный, но это не лев. Он доносился с территории зоопарка.

Неподалеку от меня фокусник издал невольный крик ужаса. Пошатываясь, начал карабкаться дальше.

Затем появилась зебра. Она протиснулась в пролом, где когда-то стояли турникеты, и тихо заржала. Очевидно, не зная, куда бежать дальше, она осталась стоять на месте, возле перевернутой тележки продавца сладостей. Белая пена капала у нее с губ.

Новый звериный рык.

За которым последовали другие. С разных сторон. Некоторые доносились издалека, другие раздались совсем рядом.

На крышу одного из киосков запрыгнул чудовищный тигр и посмотрел на всех нас троих, словно проверяя, все ли собрались. Зебра, фокусник и еще один человек – да, все тут.

Времени оказалось достаточно, чтобы заметить, что это не совсем тигр. Такие же полосы, длинный хвост, усатая морда. Однако его оранжевая шкура была как-то уж слишком оранжевой, черные полосы – чересчур черными, словно эту тварь раскрасили и покрыли лаком. К тому же ее размер был раза в два больше, чем у любого тигра из мира живых людей.