в лучшие дни, но прямо сейчас, когда я смотрю на Уэйда, я впервые задаюсь вопросом, раздражает ли это и его. Было легко предположить, что неспособность Уэйда наладить контакт с Эдди была сознательной формой обиды – мир не дал ему сына, которого он хочет, поэтому он отказывается признавать сына, который у него есть. Если я отброшу свои эмоции в сторону и заставлю себя быть полностью рациональной – такое поведение просто не в характере Уэйда. Гораздо проще сказать себе: вина Уэйда заключается в том, что он не знает, как связаться с Эдди, или он слишком напуган, чтобы попытаться.

– Я нашел гида, – сообщает Уэйд, в очередной раз резко меняя тему, отчего я снова чувствую себя потерянной. Я неопределенно машу в сторону полотенец, и он протягивает мне одно, молча наблюдает, как я выхожу из ванны. Плотно обернувшись в полотенце, я снова вопросительно смотрю на него.

– Гида, который может посетить эти места для Бабчи?

В этом есть рациональный смысл. Мы можем отменить безумно дорогие авиабилеты и заплатить кому-то, кто уже находится в стране, чтобы он сделал несколько фотографий. Я не совсем понимаю, почему я так разочарована решением, которое нашел Уэйд, учитывая, что оно фактически избавляет меня от проблем.

– Нет. – Он хмурится и бросает на меня тот надменный взгляд, который я так ненавижу и какой у него бывает, когда он стремится блистать, а я просто не успеваю за ним. – Того, кто может отвезти тебя в те места, Элли. Она свободно владеет английским и польским языками, имеет степень магистра современной истории и является лицензированным гидом. Ее зовут Зофия. Я только что разговаривал с ней по телефону, и она кажется мне идеальной. Она все время занимается семейными историями – она сказала, что туры, связанные с семейными и военными историями, составляют бо́льшую часть ее бизнеса. Но обычно у нее все распланировано на несколько месяцев вперед, и она свободна только потому, что на следующей неделе у нее отменился заказ. Я сразу же зарезервировал место. Она отвезет тебя в город и поможет найти то, что нужно Бабче. Она сказала, что трех дней будет достаточно, чтобы посетить город и хорошенько осмотреться – это довольно маленькое местечко.

– Ты… ты что?! Но…

– Город называется Тшебиня, верно?

Я смотрю на него с недоверием.

– Как ты вообще мог это узнать?

– Ты оставила открытыми вкладки на ноутбуке… – Он пожимает плечами и снова встречается со мной взглядом. – Ты можешь написать ей по электронной почте и кое-что спланировать, но суть в том, что ты вылетаешь в понедельник вечером, чтобы прибыть в Краков во вторник. Она забронирует отель и подъедет туда в среду утром, чтобы забрать тебя.

Я запаниковала, когда, поддавшись минутной вспышке ярости, заказала билеты, и я уже почти была готова их сдать. Теперь на меня накатила совсем другая паника: она чуть больше похожа на страх, потому что меня гложут смутные сомнения, что я вот-вот окажусь совершенно и по-настоящему не в своей тарелке. Я зажимаю переносицу и пытаюсь сделать несколько глубоких вдохов, потому что понятия не имею, должна ли я накричать на Уэйда за то, что он со мной нянчится, или поблагодарить его за помощь. Случайно поднимаю на него глаза, пытаясь сообразить, как реагировать, и у меня сжимается грудь, когда я вижу, как он сидит.

Его плечи поникли, он уставился на покрытый пеной кафельный пол, в его взгляде страдание. Однако он чувствует на себе мой взгляд и поднимает подбородок, чтобы посмотреть на меня. Когда наши глаза встречаются, на меня обрушивается целая буря эмоций – печаль оттого, что отношения между нами кажутся разбитыми, замешательство, потому что я все еще никак не отреагировала на его действия, и любовь. Любовь, возможно, сильнее всего. За последние несколько лет этот человек разбивал мне сердце несчетное количество раз; он подвел меня, он подвел нашего сына. Но в конце концов любовь, которую я испытываю к нему, ни на йоту не ослабла, и я злюсь на себя за то, что давала ему повод думать иначе.

– Знаешь, месяцы… может быть, даже годы… я пытался понять, как все сделать лучше, – с трудом начинает он. Я замечаю усталость на его лице, хотя он отворачивается, чтобы избежать моего взгляда. – В моей жизни есть все, что я когда-либо хотел. Ты. Этот дом. Моя работа. Эта семья… по большей части. Но с каждым днем мне кажется, что ты ускользаешь от меня все дальше и дальше, и ты – ключ ко всему этому. Если я потеряю тебя, Элис… все остальное тоже исчезнет.

В этом заявлении столько эмоций, от которых у меня перехватывает дыхание. Уэйд тянется к моей руке, прижимает ее к своей щеке, закрывает глаза. Я смотрю на него сверху вниз, такого беззащитного, сидящего там… да, на сиденье унитаза; из всех мест в мире, где мы могли бы поговорить, мы выбрали именно это. Оказывается, у меня все-таки еще остались слезы, потому что когда я вижу, как мой красивый, во всех смыслах великолепный муж отчаянно пытается собрать наши осколки, хотя я всегда думала, что его не волнует наша разбитая жизнь, мое зрение снова затуманивается.

– Бабча значит для тебя целый мир, а ты значишь целый мир для меня, – шепчет он. – Я, конечно, тоже ее люблю, но… хотя я наговорил глупостей, а ты разозлилась, я знаю, что ты бы не заказала эти билеты, если бы подсознательно не хотела туда поехать. Так что, зная это, я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь тебе туда добраться.

– Я думаю, ты объединяешь две несовместимые проблемы, – говорю я неровно.

Он бросает на меня косой взгляд.

– Неужели?

– Ситуация Бабчи не имеет никакого отношения к…

– Давай пофантазируем, – перебивает Уэйд. Он отпускает мою руку, затем прислоняется спиной к бачку и поднимает брови, глядя на меня. – Представь себе ситуацию, когда у нас родился второй ребенок, и он оказался в точности таким же, как его очень одаренная старшая сестра. Никаких… проблем. Скажи мне, как бы сейчас выглядела твоя жизнь?

Я не могу позволить себе представить это. Я не могу позволить себе хотеть другого сына, ни на секунду. У нас есть именно этот сын. Я люблю его таким, какой он есть, и всегда буду любить. Я напрягаюсь и качаю головой.

– Ты знаешь, как это будет выглядеть.

– Ну же, Элли, сделай одолжение. Ты бы отправилась в эту поездку, если бы у нас были обычные семилетний и десятилетний ребенок?