Вспомни, к каким бедствиям приводило общее опьянение! Оно предавало врагу самые храбрые и воинственные племена, оно открывало крепости, многие годы обороняемые в упорных боях, оно подчиняло чужому произволу самых непреклонных и сбрасывавших любое иго, оно усмиряло непобежденных в битве.

Александр, только что мною упомянутый, остался невредим, пройдя столько дорог, столько сражений, столько зим, одолев и трудные времена, и трудные места, пересекши столько неведомо откуда текущих рек, столько морей, – и сгубили его невоздержность в питье и роковой геркулесов кубок[81].

Велика ли слава – много в себя вмещать? Когда первенство почти что у тебя в руках и спящие вповалку или блюющие сотрапезники не в силах поднимать с тобою кубки, когда из всего застолья на ногах стоишь ты один, когда ты всех одолел блистательной доблестью и никто не смог вместить больше вина, чем ты, – все равно тебя побеждает бочка.

Что погубило Марка Антония, человека великого и с благородными задатками, что привело его к чужеземным нравам и неримским порокам, как не пьянство и не страсть к Клеопатре, не уступавшая страсти к вину? Оно и сделало его врагом государства, и притом слабейшим, чем его враги, оно и усугубило его жестокость, когда к нему за обедом приносили головы первых в Риме мужей[82], когда он среди изобилия яств, среди царской роскоши пытался узнавать лица и руки убитых по спискам, когда, напившись вином, он жаждал крови. Мерзко было то, что он пьянел, когда творил все это, но еще мерзостнее то, что он творил все это пьяным.

С пристрастьем к вину неразлучна свирепость, потому что хмель вредит здравому уму и ожесточает его. Как от долгой болезни люди становятся плаксивыми, раздражительными, так что малейшая обида приводит их в бешенство, так от непрестанного пьянства становится свирепой душа. Когда она часто не в себе, то пороки, укрепленные привычным безумием, возникнув во хмелю, и без него не теряют силы.

Так говори прямо, почему мудрый не должен пить допьяна: покажи на деле, а не на словах, до чего отвратительно и вредно пьянство, – ведь это нетрудно. Докажи, что так называемые наслаждения, едва перейдут меру, становятся муками. А если ты какими-то доводами доказываешь, будто мудрец, сколько бы ни выпил вина, не собьется с правильного пути, даже если начнет буйствовать, – то можешь строить и такие умозаключенья: мудрец не умрет, выпив отравы, не заснет, приняв снотворное, а проглотив чемерицу, не извергнет сверху и снизу все, что будет у него в утробе. Нет, если ноги у него заплетаются, и язык тоже, то какие у нас основания думать, что он частью пьян, а частью трезв?

Будь здоров».

* * *

Для Сенеки предпочтительнее легендарная «спартанская» традиция отношения к вину. Моральный авторитет этого автора был велик не только в среде римских аристократов, но и в развивающемся западном (латиноязычном) христианстве. Нет ничего удивительного в том, что его аргументы в дальнейшем легли в основу «антидионисийской проповеди».

С другой стороны, многочисленные примеры средневековой, в том числе духовной, литературы показывают нам, что поклонение перед виноградным вином оставалось одной из излюбленнейших тем для мастеров словесности. Причем порой перед нами прямое подражание античным образцам. Вот что пишет Агафий Миринейский, византийский историк и поэт VI в.:

Средневековье также дает нам примеры поэзии, в которой вино и опьянение начинают пониматься как символы духовного преображения. В своем стихотворном толковании на «Песнь песней» Михаил Пселл, богослов и историк XI в., говорит:

* * *

Известный нам образ Божественного Кравчего и вина как субстанции духовной любви Создателя ко всему сотворенному Им, так хорошо известный из суфийской поэзии (Омар Хайям, Джелал ад-Дин Руми), формировался уже в рамках византийской духовной литературы.

Это был другой Бахус, лишь внешне похожий на античного, но достаточно часто их путали друг с другом. Немудрено, что многие авторы раннехристианской эпохи говорили о Дионисе и Христе как бы через запятую. Так, Нонн Панополитанский, помимо поэмы «Деяния Диониса», оставил потомкам поэтический пересказ «Евангелия от Иоанна», известный, как «Деяния Иисуса». Вот что там говорится о браке в Кане Галилейской:

«Владыка» «Деяний Иисуса» напоминает Диониса из другой поэмы Нонна. Христос здесь похож на «алхимического Диониса», и чудо его той же природы, что и превращение виноградного сока в хмельную жидкость.

Дабы сравнить двух Бахусов египтянина Нонна, приведем его восхваление вину, которое здесь выступает соперником меда – и побеждает его в честном поединке.

* * *