— Учти, ногу надо иногда разматывать, иначе она отомрет, — еще раз предупредила я, он кивнул, поправил ремешок и направил уставшего Огника к срубам возле дороги. Приусадебных участков здесь не было, они виднелись только возле крайних домов.

Когда до первых срубов осталось метров пять, пришлось остановиться и пропустить коровье стадо — животные возвращались домой доиться. Буренки тут были странные — тоньше тех, к которым я привыкла, с более длинными ногами и мощной шеей, рогами изогнутыми, острыми и тонкими. Последней на дорогу выбежала простоволосая пастушка лет десяти, покосилась на нас, разинув рот, хлестнула лозиной молодого бычка:

— А ну пшшшел!

Мы медленно двинулись за стадом, наблюдая, как скотина разбредается по домам, как крестьянки встречают коров, кормят, ласкают, будто малых детей, и ведут не в сараи, а прямо в дом. Наверное, тут, как на Руси, зимы суровые, и дом делится на две части: спереди жилая, сзади — отделение для скотины. Небольшое село, дворов двадцать, но дома богатые, украшенные резьбой. Заборов нет, плетни — не везде. На кольях висят глиняные горшки.

Бело-рыжая собачонка со звонким лаем увязалась за нами, норовя схватить за колесо. На пороге третьего справа дома, уперев руки в боки, стояла курносая румяная матрона с русой косой, уложенной вокруг головы.

— Эй, младые люди, вы к кому?

Не голос, а гром! Эд натянул поводья, а я проговорила:

— Путники, в орден Справедливости едем, с дороги сбились, а ночь на дворе, страшно. Приехали прорысить ночлег. Денег у нас мало, только три о осталось. Одну можем заплатить. Положите нас хотя бы в сарае — все к людям ближе, не так боязно.

Тетка задумалась, потерла массивный подбородок, осмотрела меня с ног до головы.

— Гости к нам редко забредают, все больше проходимцы. Пущу я вас, а вы меня обворуете ночью. Вон лоб какой. — Она кивнула на Эда, сидящего на бортах и демонстративно свесившего ноги.

— Инвалид он, — вздохнула я. — Мой брат спит долгим сном, а уже смеркается… Страшно!

Крестьянка уставилась на перетянутую веревкой штанину и отвела взор.

— Большой брат? — поинтересовалась женщина.

— Двенадцать лет.

Из избы донесся мужской бас, даже скорее рев, аж страшно стало:

— Зара, кто там?

— Ночевать просятся, — откликнулась она. — Девка, калека и пацан. Дают одну о.

Я сосредоточила внимание на ней и не сразу увидела во дворе через дорогу старушку, опершуюся на отполированную до блеска клюку. Приятная такая старушка, сказочная: пышная бежевая юбка, белые-белые волосы, ресницы и брови тоже седые, а глаза — изумруды, в них — доброжелательность и мудрость.

— Коли воды мне принесете из колодца, то уступлю сарай, где сено. И деньги возьму, старая я, трудно мне.

— Не побрезгуешь ведра таскать? — шепнул Эд. — Не будь я калекой, помог бы.

— Мы согласны, — кивнула я, спешилась и повела Огника на скотный двор.

Старушка ковыляла впереди. Остановилась, клюкой указала на вытоптанную козами землю:

— Тут оставь вашу карету, а коня отпускай, девица, не бойся — волки далеко в лесу, они только зимой к людям приходят. Козочку у меня зимой зарезали, не уберегла.

За одной распахнутой дверью гоготали и кудахтали, за второй — мычали и блеяли. Два белых козленка носились туда-сюда, подпрыгивая.

— Распрягай коня, чего ждешь? — повысила голос старушка и ткнула в бревенчатый навес, по бокам обитый гнилыми досками: — Там спать будете.

«Какая романтика! На сеновале!» — не без сарказма подумала я.

Одноногий Эд спрыгнул с телеги и, опираясь на костыль, похромал распрягать коня. Старушка смотрела на него с любопытством, щурилась. Пожевала губами и прошептала:

— Такой красавец, и без ноги, жалко! Главное, чтоб другое на месте было. — Она сделала паузу, постучала себя по лбу и рассмеялась, видя мои круглые глаза: — Го-ло-ва!

Я улыбнулась и решила сменить тему, помня, как бабушки любят жаловаться на жизнь:

— Трудно вам одной? Такое хозяйство!

— Внучка у меня есть приблудная, Еська. Но у ней рука сухотная, ей ведра — тяжело.

— Показывайте, где тут колодец. — Я направилась к коромыслу и двум ведрам, и снова накрыло ощущение нереальности происходящего. Наверное, тому виной коромысло — старое, изогнутое, будто из книжки.

Чтобы наполнить бочку, пришлось сделать четыре ходки, потом еще одну, взять по ведру и налить скотине. Ну и вонища у них в стойле! Эд наблюдал за мной, скрестив руки на груди.

Закончив с трудовой повинностью, я залезла в телегу, попыталась растолкать Арлито, чтоб он своими ногами дошел до сеновала, но маг промычал нечленораздельно и не открыл глаз. Хорошо, сзади бортик телеги откидывался, и кое-как я спустила Арлито, подхватила за подмышки и поволокла к сеновалу. Занятая работой, я не сразу заметила, что возле дома старушки скапливаются крестьяне — молодые и пожилые, одиночки и семьями. Стайка чумазых босоногих ребятишек толпилась на дороге, мелюзга тянулашеи, чтоб рассмотреть нас получше.

— У вас редко бывают гости? — поинтересовался Эд у улыбчивого чернобородого мужичка, тот кивнул.

— Редко. Мы тут леф рубим, за нами — топи. Кому оно надо? В фтужу, бывает, охотники забредают…

— А главный тут кто? — Эд повысил голос, чтобы его слышали все, и из толпы шагнул рябой бритый наголо мужик протокольного вида с квадратным лицом и кривым носом, видимо, сломанным в драке.

— Я главный. Сенриком звать.

Эд приложил руку к груди, склонил голову:

— Раад из Рыбачьего. Это — моя племянница Ольга. Спасибо, что позволили переночевать у вас, не выгнали в ночь.

— Мы люди простые и справедливые, нам не жалко. — Он крякнул и обвел взором собравшихся — все сразу притихли. — Лесорубы мы. Коли не побрезгуете, приглашаю вечером к столу.

Конечно же, хотелось отказаться — Эду будет сложно играть калеку, ведь нужно восстанавливать кровообращение в ноге, постоянно ее разматывать. Но отказываться в таких случаях не принято, местные расценят отказ как плевок в душу. Потому пришлось расплыться в улыбке и сказать:

— Мы с радостью!

Желудок закурлыкал, предвкушая горячую еду.

* * *

Гостей тут встречали с шиком. В середине вытоптанной поляны, что находилась в конце поселка, где высилась гора спиленных сосновых стволов, развели костер до небес. Ближе к домам накрыли столы, лавок не было, и для Эда, как и для трех стариков, принесли скамью. Между столами и костром поставили музыканта с неким подобием волынки.

В честь нашего прибытия закололи трех ягнят, свинью и теленка. Мясо зажарили на углях, и теперь худенький светловолосый парнишка, похожий на повзрослевшего херувима, нарезал его крупными кусками и раскладывал на лепешки. С другой стороны стола девочка-подросток клала на лепешку рядом с мясом овощи.