Виллу мы полностью перестроили. И главное, парадная лестница теперь ведет прямо в гостиную. На втором этаже размещаются спальни — моя, Адуа и еще три — для девочек. На третий этаж отдельный вход, там квартира для сестры жены Джованны, ее мужа и четверых детей. Адуа и Джованна очень дружны. Их мать умерла, когда они были еще совсем маленькими. С тех пор, как мы обвенчались с Адуа, Джованна всегда живет с нами.

Над конюшнями, что расположены неподалеку от виллы, строю квартиру для своей сестры Габриеллы и ее сына Луки. Мы будем жить все вместе… совершенно все. Хочу доказать, что семья в наши дни не распадается, а может оставаться целой.

По другую сторону виллы уходит вдаль длинная тополиная аллея — два ряда стройных, очень высоких деревьев. Я нахожу аллею великолепной. Прямо к дому примыкают два небольших участка земли и хороший фруктовый сад, в котором особенно много вишневых деревьев. А вокруг, насколько хватает глаз, стоит могучий вековой лес.

Но больше всего меня привлекает немалый земельный надел, который я намерен превратить в сельскохозяйственную ферму. Когда она станет продуктивной, думаю наша семья на 80 процентов сама сможет управляться со всем хозяйством. Мой отец пекарь, он станет выпекать хлеб для нашей семьи. Есть тут и виноградник, который дает вино типа ламбруско — довольно легкое, но хорошее. Места для скота сколько угодно. Есть и фруктовый сад со множеством сливовых и абрикосовых деревьев. Хватит земли и для обширного огорода.

Начну стареть, буду все больше времени проводить в своем доме и стану сам обрабатывать землю. В девять лет я уже трудился на земле, стал крестьянином… Логично и закончить тем же, с чего начал.

Раз в году Паваротти прерывал нескончаемую череду спектаклей, концертов, грамзаписей и уезжал отдохнуть на собственной вилле в Пезаро.

Я тоже надеюсь стать оперной певицей, но никогда не согласилась бы работать секретарем Лучано, если б он не предложил заниматься со мной пением, пока буду служить у него. Возможно, я нашла бы себе какую-нибудь другую работу, но быть секретарем Паваротти — это далеко не «какая-нибудь» работа. Это же три полных рабочих дня каждые сутки.

В поездках по разным городам, а они занимают большую часть времени, ему нужна очень опытная помощница, которая решала бы уйму проблем: размещение в гостинице, назначение деловых встреч, забота о том, чтобы Паваротти никуда не опаздывал, отбор посетителей, каких надо принять ему, а каких самой, ответы на почту фанатов.

Но это еще не все. Лучано также нужен личный слуга, который постоянно был бы при нем, и экономка, тоже на полный рабочий день. С его холстами и красками, тоннами писем и подарков, прибывающих каждый день, надо уметь поддерживать хоть какой-то порядок в номерах, где Лучано останавливается ненадолго — и это тоже немалый труд.

Я перечислила лишь самые основные обязанности его секретаря. Кроме них, существует предостаточно других. Любой, кто согласится на подобную работу, может забыть, что такое личная жизнь. Как ни привлекательно оказаться в водовороте дел Паваротти, я все же отказалась бы от такой должности, если бы не желание стать певицей. И я согласилась только потому, что Лучано пообещал стать моим педагогом.

Паваротти и в самом деле потрясающий учитель пения. Может быть, потому, что очень долго и упорно развивал свои собственные вокальные данные, ему присуща неодолимая врожденная потребность передать другим все, чему научился сам. На занятиях его особенно отличает невероятное терпение. Как работодатель он нетерпелив. Требует все сделать молниеносно. Но как педагог — он совершенно иной.

Если вы, например, ошибаетесь в каком-нибудь пассаже, Паваротти заставит вас повторить его десять раз, пятнадцать… столько, сколько понадобится… пока не споете ноты верно. Потом от заставит вас пропеть еще пятнадцать раз, чтобы убедиться, что вы правильно исполнили не случайно, а действительно выучили пассаж, и он вошел в вас, стал автоматическим. И внимательнейшим образом слушает, замечая все огрехи. Любому другому певцу подобное занятие показалось бы невероятно скучным, но не Лучано. Однажды он сам признался мне, что удивляется, откуда у него столько терпения, когда проводит урок.

На мой взгляд, подобный парадокс — столь нетерпеливый в житейских мелочах и невероятно спокойный, выдержанный при обучении пению — и дает ключ к пониманию его характера в целом. Наверное, он потому и раздражается из-за пустяков, что все свое терпение расходует на совершенствование собственного искусства и на преподавание его другим (к тому же, чтобы быть честной до конца, должна заметить, что его гнев угасает столь же быстро, как и вспыхивает).

Основы пения — а, по мнению Лучано, это дыхание и опора на диафрагму — с его точки зрения находятся у меня уже под полным контролем. И теперь мы больше обращаем внимания на другие стороны вокала. В частности, много времени уделяем фразировке и интерпретации.

Его метод преподавания оригинален: он сначала воспроизводит твою ошибку, а потом показывает, как надо спеть правильно. У него все получается поразительно, и порой имитация оказывается настолько убийственной, что уж, конечно, ты никогда не повторишь свой промах. Возможно, и ошибешься еще раз, но иначе. Да и он не оставит тебя в покое, пока исполнение не станет совершенным.

У Лучано я очень многому научилась, просто наблюдая за его репетициями. Например, я занимаюсь с ним уже много месяцев, но только недавно поняла, как именно выпевает он гласные. А это важнейший момент — именно тут кроется секрет его великолепного легато и, убеждена, его фразировки.

С моим голосом он сотворил поистине чудо. Сейчас я могу брать высокие ноты, о которых прежде только мечтала. Он добавил, по крайней мере, четыре ноты к моей верхней гамме. А для упражнения в вокале заставил меня выучить Casta diva[16], то есть одну из труднейших арий для сопрано, где Беллини поднимает тебя на немыслимую вершину вокальной техники и бросает на волю ветров, заставляя выкручиваться, как сможешь.

Почти все сопрано даже и помыслить не могут взяться за Casta diva, пока не начнут выступать профессионально, пока не сделают в своей карьере серьезные шаги. А Лучано убежден, что необходимо с самого начала пробовать собственные силы на самом трудном материале.

— Споешь Casta diva, — говорит он мне, — и арии Пуччини покажутся тебе не такими уж сложными.

Масштабность Лучано проявляется и в его смелости. Он никогда не боялся бросить вызов собственной карьере и от нас, начинающих, он ждет того же.

Примером подобного риска, на который он идет и вынуждает следовать за собой других, могут стать случаи, когда он требовал от меня выступать вместе с ним в концертах. Он меня, что называется, за волосы вытаскивал на сцену для бисирования… И знаю, что точно так же он поступал и с другими своими учениками. Лучано буквально выталкивал меня на эстраду и надеялся, что мы вдвоем не провалимся… и публика будет слушать нас до конца. Благодаря его стараниям, я даже заслужила несколько хороших отзывов в печати.