Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лэйнг принес с собой дуновение свежести. Он был в моем возрасте (между тридцатью и сорока), неисправимый красавчик с печальным очарованием популярного артиста и типичный выходец из трущоб. Он говорит на моем языке, по крайней мере, мне так казалось. Позже выяснилось, что он происходит из пресвитерианской семьи, из среднего класса Глазго и, как это принято, несколько принижает свое происхождение.
В момент нашей первой встречи Лэйнг уверенно двигался к превращению в Боба Дилана «экзистенциального» анализа, выпустив бестселлер «Расколотое Я» – библию психически больных подростков. За всей его сартрианской болтовней – онтологической ненадежностью, бытием-для-себя и т. д., – стояла очень простая мысль: врачи должны прекратить лечить психически больных как объекты, подобные вещам, и взять на себя смелость общаться с пациентами как с равными во встрече «Я – Ты». Но это было лишь его публичное Я. Он намекнул мне, что есть другая, скрытая от других часть его личности. (Я обожаю тайны!) Он дерзнул открыть наиболее личную и потаенную дверь: дверь восприятия, что и стали называть шизофренической революцией.
К тому, что он говорил, я не мог ничего добавить. Но, если бы началась революция, ради нее я бы сделал все. Мы оба были левыми «политическими диссидентами» (CND, новые левые и вроде того). И как большинство людей под сорок, мы уже были сыты по горло агонизирующим истеблишментом, подавляющим наши лучшие силы. Новая музыка (психоделический рок, «Роллинг Стоунз», кислотный фолк, «Грэйтфул Дэд») и новый стиль одежды (хиппи, ирокезы), казалось, сигнализировали о рождении «абсолютно новых» британцев, таких же живых и сильных, как мы.
Еще в самом начале мы с Лэйнгом поклялись, что, если кто-нибудь из нас двоих сломается, будем друг другу тылом, как Кирк Дуглас и Берт Ланкастер в «Перестрелке в O.K.Коррал». Хотя этот «слом» и был основным условием для «преодоления», которое должно было наконец-то избавить от человеческих условностей.
Я был первым, кто вошел в Кингсли Холл. Я сошел с ума и чувствовал себя великолепно. Я танцевал на огромном обеденном столе с наброшенным на плечи воображаемым тал и сом, пытаясь читать молитву на иврите, казавшуюся со стороны полной белибердой. А затем передо мной предстало видение, которого я так давно жаждал.
Я захохотал. Бог в железнодорожной (клянусь) форме посадил меня к Себе на колени и устроил мне строгую беседу. Он приказывал, чтобы я прекратил так безумно себя вести. Нельзя потакать своим желаниям. Вернись к своему писательству и живи нормально, как все люди, говорил Он.
Лэйнг, сидящий во главе стола, был обеспокоен моим поведением. Его обеспокоенность передалась остальным. Той ночью, когда я покинул Кингсли Холл, несколько докторов, посчитавших, что я могу покончить собой, сели в две машины и покатили к моей квартире, они ворвались ко мне и напали на меня и насильно вкололи мне ларгактил – успокоительное, обычно используемое в психиатрических больницах. Я был взбешен: побои и насильно введенное успокоительное были явным нарушением нашего соглашения. Теперь и санитары избивают их.
Не успел я сообразить, что нужно сопротивляться, как четыре здоровенных парня, и Лэйнг в их числе, обездвижили меня – подействовало лекарство. Последним, что я сказал, насколько я помню, было: «Ублюдки, вы не соображаете, что творите…»
Они заперли меня в комнатке наверху с балконом в тридцать футов. Я просто должен был сообразить, как мне сбежать от этой компашки благодетелей, не справившихся ни со своими нервами, ни со своей головой. По счастью, когда я работал волонтером в «Вилле 21», новаторском психиатрическом отделении Дэвида Купера в Шенли, я изучил некоторые уловки симуляции. Первое правило, которое я до тех пор игнорировал: не нервируйте своих докторов больше, чем есть.
Выбрав жизнь, а не смерть, я притворился, что вновь возвратился к покорной стае Лэйнга, что успокаивающе подействовало на истерию докторов, и когда они благополучно уснули, я сбежал и вернулся в свою квартиру. Многие месяцы потом я спал с бейсбольной битой в кровати[255].
Некоторые участники этой истории впоследствии вслед за Сигалом выступили с осуждением Лэйнга. Примечательно, что так сделал и Джозеф Берк, который в самой истории был на стороне Лэйнга. Защищая Сигала, тот писал: «Сигал демонстрирует болезненные раны многих талантливых людей, которые стремились приблизиться и удержаться близко к Лэйнгу, но получили только отпор… Я не знаю никого, кто в конечном счете не был отвергнут, хотя несколько коллег оставались рядом с Лэйнгом в течение долгого времени, ожидая, что станут нужны ему, но были отвергнуты или преданы им. Так, когда он был занят революцией, вы должны были говорить о политике левых (как Сигал), когда он был под „кислотой“, вы принимали „кислоту“ вместе с ним, когда он погрузился в восточную мистику, вы должны были распевать Ом. Сигал, несомненно, был очарован Лэйнгом, но он, вероятно, не понимал, что его наставник был законченным обманщиком и „треплом“»[256].
Надо признать, что Кингсли Холл действительно изрядно подпортил репутацию Лэйнга. По аналогии с его пациентами многие люди стали считать его сумасшедшим, ведь только сумасшедший может открыть двери психиатрической больницы. Доходило до парадоксального. В те годы «New Left Review» опубликовал статью за подписью «Р. Д. Лэйнг». Лэйнг, открыв журнал, обнаружил подписанную им статью, которой на самом деле он не писал. Он тут же позвонил в журнал и сообщил, что никакого отношения к этому материалу не имеет. Что примечательно, на другом конце провода он услышал: «Откуда Вы это знаете?»[257]. Многие думали, что он уже давно сошел с ума.
Идеи, которые Лэйнг развивает до середины 1960-х гг., лежат в русле предметной области психиатрии. Как проницательно отмечает Мартин Ховарт-Вилльямс, Лэйнг все еще говорит о психически больных людях, т. е. разделяет с традиционной психиатрией общий предмет, хотя и предлагает альтернативные пути исследования[258]. Содержание его работ вполне ортодоксально, пока отличается только форма. Однако начиная с 1964 г., после завершения сартрианских штудий, направленность его исследований меняется.
В этот период Лэйнг не только коренным образом изменяет вектор своих поисков и формулирует новые идеи, но и переоценивает свое раннее творчество. Эти изменения становятся заметны поэтому не только в статьях и выступлениях, но и в предисловиях к переизданиям его старых работ. В сентябре 1964 г. в предисловии к «Разделенному Я» он пишет:
Психиатрия, да и некоторые психиатры, могли бы быть на стороне трансцендирования, подлинной свободы и подлинного развития человека. Но психиатрии так легко быть техникой промывания мозгов, управления поведением… Лоботомия и транквилизаторы… переносят решетки Бедлама и запертые двери внутрь пациента. Мне хочется подчеркнуть, что наше «нормальное», «привычное» состояние чаще всего есть отречение от экстаза, измена своим потенциальным возможностям[259].
