Кол Девениш дал согласие выступить судьей в конкурсе на лучший рассказ среди заключенных, чтобы, как он часто это делал, сразу же забыть о своем обещании. Он не отказался, потому что его грела мысль о подобном судействе, к тому же в том факте, что заключенные занимаются творчеством, ему чудилось нечто сексуальное. Может, Кол откроет нового Джека Генри Эббота или окажется причастен к скандальной писанине наподобие Нормана Мейлера? Но все это были одни предположения, а пока из-за своей фантастической лени Кол не прочел ни одного присланного рассказа.

Работы конкурсантов прибыли приблизительно три недели назад. Кол расписался в получении бандероли и положил ее на батарею в передней. Он так там и валялся — увесистый пакет, набитый черт знает какой дрянью. Кол застонал. Стояло пронизывающе холодное утро начала апреля; на завтра было назначено награждение. В девять утра его разбудил звонок телефона: это был офицер по личному составу заключенных Уондсуортской тюрьмы, в которой проходила церемония вручения премии.

— Мистер Девениш?

— Да, я слушаю! — Кол зевнул.

— Извините, я вас случайно не разбудил?

— Нет, что вы!

Колу снился чудесный сон. Ему снилось, что он проснулся, тихонько спустился вниз и обнаружил, что едва начатый роман, работу над которым он откладывал уже два года, был написан за одну ночь и на столе лежит уже выверенная рукопись. Он взял ее и начал читать, с восторгом убеждаясь, что текст именно такой, о каком ему мечталось в долгие часы творческого бессилия, и даже намного лучше.

— Вас беспокоит Джон Эстес, офицер по личному составу заключенных Уондсуортса.

— Да, да, очень рад.

— Мы с нетерпением ждем встречи с вами завтра.

— Я тоже.

— Мне бы хотелось попросить вас, мистер Девениш... Не могли бы вы сообщить предварительное решение относительно победителя конкурса?

— Решение? — Кол почувствовал, как его затягивает в болото собственной безответственности.

— Да, кому вы думаете присудить награду.

— А что за спешка, мистер Эстес?

— Дело в том, мистер Девениш, что заключенных иногда переводят из отделения в отделение, поэтому мы желали бы убедиться, что к вашему приезду победитель будет на месте.

— Да-да, конечно, понимаю... Видите ли, я как раз сижу перечитываю отобранные работы, а тут ваш звонок... Думаю, к вечеру я точно смогу изложить вам свои соображения. Не возражаете, если я сам вам позвоню?

Кол записал номер телефона и повесил трубку. Господи! Только этого ему не хватало! Сколько возни! Он вылез из постели и голый пошлепал вниз по лестнице в большую комнату, где обычно работал. На его письменном столе громоздились груды бумаг — неоплаченные счета, оставшиеся без ответа письма, заметки для ненаписанных статей и книг. Чуть ли не каждый листок, не говоря уже о компьютере и факсе, украшали, перебивая серую скуку обстановки, разноцветные записки с номерами телефонов, по которым он никогда не звонил. Кол застонал и отправился за пакетом с рассказами. По крайней мере, на сегодня у него есть оправдание перед остальными невыполненными обязательствами — он занят оценкой конкурсных работ. Он снова поднялся в спальню и нырнул в постель, прихватив с собой рукописи.

Примерно пять лет назад Кол Девениш получил престижную литературную премию. Награды удостоился его третий роман, и оба предыдущих сразу же начали хорошо продаваться. Но вдохновение, на протяжении последнего времени постепенно угасавшее, теперь, когда он получил аванс за новый роман, окончательно его покинуло. Кол убеждал себя, что просто дает себе творческую передышку. Впрочем, столкнувшись лицом к лицу с произведениями потенциальных соперников, он испытал даже нечто вроде воодушевления.

И пусть десять из пятнадцати рассказов были написаны полуграмотными людьми — главное, что их авторы сумели перенести слова на бумагу. Чтение этой дребедени походило на игру против слабого противника и производило деморализующий эффект. Каждое «ватное» предложение убеждало Кола в том, что он и сам не написал бы изящнее; убогая и предсказуемая фабула пугала тем, что он тоже не придумал бы ничего интереснее; корявые диалоги, которые вели деревянные герои, внушали страх перед собственной неспособностью делать то же лучше.

В этих рассказах была представлена вся гамма расхожих ужасов. Там описывались красивые, но скучные любовные отношения и насквозь фальшивые драмы со смертельным исходом, а также кошмары в стиле Стивена Кинга. Естественно, хватало и историй о честных преступниках, которые громили банки и передавали награбленное на благотворительность, между делом спасая детишек от гнусных извращенцев. Рассказы были настолько беспомощны, что Кол решил оценивать их по принципу от обратного — выбрать наименее плохой, ибо хороших среди них не было.

Так шло, пока он не добрался до трех последних работ — в них определенно что-то было, хотя он не мог сказать, что именно. Первый напоминал мыльную оперу о межгалактической империи под названием Принтупия. Автор попытался втиснуть пятитысячелетнюю историю огромного государства в разрешенные по условиям конкурса шесть тысяч слов, в результате чего получилась удивительно лаконичная и далеко не бессмысленная проза. Может, это сатира на поверхностную современную культуру, задумался Кол. Нечто вроде новейших упаковочных материалов, не поддающихся разложению и засоряющих космос?

Второй рассказ был вполне реалистичной историей о двух молодых черных парнях, промышлявших подпольной торговлей крэком в северо-западной части Лондона. Автор успешно справился со всеми обязательными требованиями, предъявляемыми к короткому рассказу, но потом увлекся и добавил пару-тройку чересчур натуралистичных деталей, что было перебором. В манере письма прослеживалась неуверенность - автор никак не мог решить, стоит ли опускаться до точной передачи нецензурной лексики или нет. По мере чтения разочарование Кола все росло и росло.

Но самым странным и самым оригинальным оказался третий рассказ. В «Котике» речь шла о якобы безумной любви мужчины к коту покойной жены, подробно описывалась его одинокая жизнь, что немного напомнило Колу стиль Патрисии Хайсмит. Были и другие особенности, характерные для Хайсмит: ощущение, что автор и физически и психологически стоит в стороне от событий, словно выходящих за пределы основной повествовательной канвы. Рассказ велся от первого лица, но рассказчик был не просто ненадежным типом, он не заслуживал доверия даже как свидетель собственной жизни. Вроде бы ничего особенно драматического — мужчина приспосабливает рутину своего существования к жизни кота, пытаясь заглушить тоску по умершей жене, но когда Кол уже бросил машинописный текст в общую стопку, до него вдруг дошло, что он только что прочел одно из самых умных и тонких описаний бесчувственной души.

В пять вечера Кол позвонил Джону Эстесу.

— Мистер Эстес? Это Кол Девениш.

— Мистер Девениш? У вас уже есть предварительное решение?

— Думаю, да. Шорт-лист я составил. В него вошли рассказы Крэкнелла, О’Тула и Гринслейда. Но победителя среди них я пока не выбрал.