Встретились «на нейтральной почве», в квартире одного из сослуживцев капитана. Уже пожилая, в меру полная, с типично русским лицом, обильной проседью в волосах, но все еще бодрая, подтянутая, со смелым взглядом Андреева слушала майора Русакова с интересом и удивлением.

Русаков откровенно сказал:

– Мы нуждаемся в вашей помощи, Антонина Васильевна. Вы заранее должны знать, что эта помощь сопряжена с риском.

В глазах женщины вспыхнул огонек, упрямые складки сурово прочертили резкие линии на озабоченном лице.

– Я готова, говорите, что надо делать, – спокойно сказала она.

– Спасибо, – майор пожал женщине руку. – Теперь меня беспокоит другое – сумеете ли вы перед лицом врага не выдать себя, ничем не показать, что вы знаете о том, что он не тот, за кого себя выдает?

– А кто он?

– Ваш жилец.

Женщина вздрогнула, в ее глазах отразилось величайшее изумление.

– Яков Борисович? Не может быть… Он такой культурный, обходительный, – ей не хотелось верить.

Русаков сказал:

– У нас имеются основания подозревать Галагана в государственной измене. Во всяком случае, нам ясно, что в Черноморск его послали по указанию одной иностранной разведки. Ведь не затем, чтобы развлекать вас, морочить вам голову напускной галантностью? Как вы думаете?

– Что я должна делать? – осведомилась Андреева, она была еще растеряна.

– Я знаю, вы смелый человек, – продолжал Русаков, – и потому надеюсь на ваше самообладание. Нельзя, чтобы Галаган заметил вашу настороженность…

– Да, да, я понимаю, – согласилась Андреева. – Не беспокойтесь, я сумею не выдать себя.

Русаков долго еще беседовал с Андреевой, старался, чтобы она не забыла ничего из его наставлений.

Галаган имел основания сказать, что все было «комильфо», – прогулка удалась на славу. Гуляли, собирали цветы, заводили патефон, который не поленился притащить Яков Борисович, пили легкое, «женское» вино… Московский работник «культурного фронта» держался великолепно, в меру скромно, рассказывал остроумные истории, ухаживал за Лизой, несколько раз намекнул, что, вполне возможно, вернется в столицу не один, а с избранницей сердца, и танцевал понемногу даже с обеими учительницами. Ближе к вечеру собрались домой. Пошли по маршруту, предложенному Галаганом. Лиза возражала – придется проходить по кручам, темными ущельями, а уже вечер, – но Дора Ефимовна, конечно, как всегда, поддержала Якова Борисовича. Как только спустились примерно на четверть километра, Галаган принялся шарить по карманам и наконец испустил комически-горестный крик: там, на месте их недавнего отдыха, случайно осталась его записная книжка с адресами и телефонами нужных ему московских знаменитостей. Конечно, назад идти чертовски не хочется, но иного выхода нет, придется. Впрочем, он обернется быстро. И Галаган стремглав бросился по крутой каменистой тропе к площадке, той самой, которую накануне осматривал Русаков. Можно было диву даться, видя, с какой сноровкой мчался «специалист по массовкам» вверх, – камешки брызгали из-под его ботинок во все стороны. Задыхаясь, влетел на площадку. Мгновение постоял, послушал и склонился над большим плоским камнем. Выпрямился радостно-возбужденный – есть! – и в тот же миг почувствовал, как сзади схватили его железной хваткой, кто-то вырвал у него из руки металлическую кассету с пленкой. Он дико вскрикнул, в отчаянии рванулся к краю площадки. Но его оттащили прочь.

– Вы арестованы, гражданин, – слегка гортанно сказал капитан Жгенти.

Так вот почему Андреева сегодня так следила за ним! Она помешала ему достать пленку раньше, вынудила возвратиться сюда… Его провели, он погиб… Ошеломленный, он бессильно рухнул на землю. Падая, увидел брезгливо склонившегося над ним человека, – это был майор Русаков. В руке он крепко держал кассету, в которой был спрятан снимок со справки.

Никто на площадке не заметил, как лучик вставшего на кромку горизонта солнца отразился в чем-то блестящем в самой глубине кустарника по ту сторону Орлиных скал, над верхним водопадом. Притаившийся там человек поспешно спрятал бинокль в футляр и ринулся прочь, будто за ним гнались с собаками. Он мчался, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая, стремясь подальше уйти отсюда.

Сообщение об аресте Галагана было послано в Москву ночью, а утром майор Русаков доложил об этом полковнику Соколову по телефону. Тот с удовлетворением произнес:

– Наконец-то…

Парамон Сойкин, в прошлом бухгалтер одного из санаториев, проживал в собственном неказистом домишке на окраине Черноморска. Жил старик замкнуто, с соседями не водился, вечно озлобленный и грубый, часто под хмельком. Был у старика сын средних лет, тоже Парамон и тоже бухгалтер. О сыне отзываются люди хорошо. Органы государственной безопасности давно обратили внимание на старика Сойкина и установили, что настоящая его фамилия Чистяков, а имя – Павел. Оказалось, он старший брат Адам Адамыча. О младшем органам КГБ было известно: бандит, служил гитлеровским оккупантам, где-то затерялся, возможно погиб. Так думали до недавнего времени. Когда же заинтересовались всерьез проживавшим в Расторгуеве пенсионером Битюговым, ситуация коренным образом изменилась: факты говорили – гестаповский прихвостень жив и активно работает на одну из иностранных разведок. После того как он исчез, бросив на произвол судьбы семью, больше не нужную ему для маскировки, в Черноморск было дано указание присмотреть за его братцем – не появится ли у Адам Адамыча желания посетить его. Поручено это дело было Ираклию Жгенти. Молодой чекист сумел засечь визиты к Парамону Сойкину, вернее, к Павлу Чистякову, одного из отдыхающих в Черноморске. Это был выше среднего роста смуглый мужчина, гибкий, быстрый в движениях, всегда настороженный. Он называл себя Энвером Газиевым, азербайджанцем. Что общего могло быть у этого заезжего человека с бывшим бухгалтером и почему посещает он его тайком? Как только Русаков прилетел в Черноморск, Жгенти показал ему странного приятеля Парамона Сойкина. Теперь под наблюдение пришлось взять и Газиева.

Галаган был отправлен в Москву. Туда же майор Русаков отослал и «трофей», изъятый у него. Теперь можно было не сомневаться: Галаган приезжал сюда за микроснимками по броневой стали, очевидно, для Смита. В управлении давно знали о том, что снимки со справки Шаврова увез с собой Крысюк. Следовательно, кассета, прежде чем попасть под тот плоский камень, предварительно побывала у Крысюка. Возможно, он и сам где-нибудь поблизости притаился. Русакову очень хотелось схватить негодяя. Полковник Соколов приказал усилить наблюдение за Сойкиным и Газиевым, постараться выяснить, обнаружат ли они провал Галагана и как будут вести себя после этого.

На следующий день, еще до обеда, Парамон Сойкин пожаловал на пляж, где «отдыхал» Газиев, не спеша разделся и, забирая саженками, поплыл в море – там, неподалеку, плескался его знакомый. На какой-то миг они встретились на гребне волны и тотчас разошлись. Успели ли они что-нибудь сказать друг другу – Жгенти не заметил. Сойкин возвратился на берег, немного полежал на песке, степенно оделся и ушел. Но ни Русаков, ни Жгенти не сомневались: Сойкин появился здесь с целью сообщить что-то Газиеву или дать ему какое-то приказание. Во всяком случае, за подозрительным знакомым Сойкина надо смотреть в оба.