Гость. А за что пить-то будем? Как когда-то: за дружбу, местами переходящую в любовь?

Елена. Нет, давайте просто выпьем, просто напьемся, будем болтать глупости, читать стихи… и между делом, невзначай… еще раз исковеркаем друг другу жизнь. Чтобы потом опять пытаться вспомнить – а каким это словом или молчанием мы еще раз исковеркали друг другу жизнь.

Хозяин. Замечательная идея! Тащи водку!

Гость. Решено, гуляем, как прежде… И расскажу вам, наконец, что понял, умирая… А перед тем, Петр, повинюсь: я все же позвонил из коридора…

Хозяин (впервые – в растерянности). Не может быть… Там же телефон всегда отключен…

Таня (виновато). Папочка, это я вчера звонила, узнавала точное время… А отключить – забыла.

Гость. Стареешь, забронзовел… Раньше бы небось трижды все перепроверил… В общем, позвонил. По наитию, Жигульскому. (Голос становится жестким.) Я его все-таки выкурил сожжением рукописей, поэтому он свеж и бодр. Вернулся позавчера поздно, и уже в дверях почувствовал запах. Ты был прав насчет вентиляционной решетки и одного баллона: газ распространился по всей квартире, и его не хватило даже на меня. Это Жигульский вызвал милицию и «Скорую», но потом позвонил не в ФСБ, а твоему помощнику. Потому что с недавних пор информировал, только теперь уже тебя, о каждом моем шаге… Он поверил наконец, что я – большой поэт, раз обо мне заботится такой человек, как ты… Пакует потихоньку скарб, ему дали квартиру на Чистых прудах. Велел передать, что никто не мог исполнить его мечту, а потом появился ты – и исполнил. И он тебя за это благословляет. (Совсем другим голосом.) Петька, я все же перезвоню – вдруг он умер после разговора со мной. (Уходит.)

Елена (Хозяину). Все так, как сказал Алексей?

Хозяин молчит. Елена идет к нему так, словно хочет ударить – и он со спокойным любопытством ждет удара. Но она его обнимает.

Елена. Бедный мой, бедный! Как же тебе плохо, одиноко. И мне одиноко. Почему так? Ты – идеальный муж, я тоже старалась… не любила тебя… так ведь тут ничего не поделаешь. Я и Лешку-то толком не любила, только балет любила, а балет меня так и не полюбил… Я была тебе верна все эти годы… с Лешкой тогда ничего не было, я просто по улицам бродила, ревела… ко мне приставали… убегала и опять ревела. Но шла домой, к тебе, если б ты меня не ждал – умерла бы, но знала – ждешь, шла к тебе…

Хозяин. Да, ждал, боялся, что не придешь… Была с ним или нет – какая разница, главное – вернулась. Ты была замечательной женой, безукоризненной… Любви ко мне не было, но с этим я жить научился… только…

Елена. Ну что, что – «только»? Скажи, родной мой, хоть сейчас скажи!

Хозяин. Я часто думал, что Пушкин… не смейся, я не сравниваю… но Пушкин был бы счастлив, если б жена, даже не любя, им восхищалась. Если б не он сам после «Бориса Годунова», а она закричала бы: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Ему тогда и на Дантеса было бы наплевать, и на царя… Лишь бы она восхищалась только им одним! Любому мужику необходимо, чтобы любимая женщина им восхищалась.

Елена. Я буду восхищаться! Вслух, каждый день! Все будет по-другому, замечательно будет!

Хозяин. Конечно. Обязательно будет! Только…

Елена. Никаких больше «только»!!

Хозяин. Только ненадолго будет. У меня пошли метастазы… (Елена прижимается к нему еще сильнее. Появляется Гость.) Ничего, ничего, за вас с Танюшкой я спокоен, денег останется достаточно… я вас люблю, особенно тебя… иди, иди, мы еще не раз успеем попрощаться… А сейчас мне надо с Алексеем.

Елена (бросаясь к дочери). Таня, ты говорила, а я не запомнила. Сколько ты сделала каруселей?

Таня (ласково). Да, мамочка, ничего, что не запомнила. Двенадцать каруселей.

Елена. Тогда пойдем… Полночь уже была, но ничего… Все равно надо пытаться отменить Вальпургиевы ночи… (Уходят.)

Гость. Я слышал… про метастазы… Сочувствую… Мне пора. Жигульский сказал, что собираться будет всю ночь. Интересно, он знает, что она – Вальпургиева? Неважно… Ты правильно сделал, что подарил ему квартиру… Я уже говорил, что мне пора? Да, вроде говорил… А где мои вещи?

Хозяин. Не знаю, тебя привезли так.

Гость. Поеду в халате. Вызови, пожалуйста, такси. И дай немного денег. Я верну.

Хозяин. Денег сколько угодно. Такси не понадобится. (В трубку одного из аппаратов.) Через полчаса машину к подъезду!

Гость. Почему через полчаса?

Хозяин. Так надо, побудь. Мы больше не увидимся. Как это все нелепо… устраивать лучшему другу мышеловку, чтобы сказать напоследок самое важное. Я и сам бы после первой рюмки водки признался, что придумал про Жигульского… но ты меня опередил. Как со стихами: читаешь что-нибудь новое, а я думаю: «Вот, опять опередил!»… Я раньше думал, что тоже мог бы писать замечательные стихи… это была моя светлая сказочка… А теперь понимаю, что не мог бы, потому что ты позволил себе роскошь жить с распахнутыми окнами, а я – нет. К тебе в любую минуту могла влететь муза, а ко мне – нет… Но признайся теперь и ты: все же хотел, задумал убить Жигульского?

Гость. Хотел. Задумал. Но обрадовался, когда он ушел.

Хозяин. Это неважно. Ведь все же хотел?

Гость. Да-да, успокойся, я ничуть не лучше тебя. Поверь в это и успокойся.

Хозяин. Я счастлив, что спас тебя в Никарагуа…

(Выбирается из-за стола, идет к Гостю и, держась за палку, с трудом становится на колени.)

Леша, прости меня.

(Гость молчит.)

Прости, Леша.

(Колени не держат, руки слабеют, и Хозяин склоняется все ниже.)

Прости… (Падает.) Ты меня не прощаешь? (Пытается подняться.) Дай руку… Дай руку, пожалуйста… (Кричит.) Я не могу валяться в ногах! Даже в твоих!! (Шепотом.) Ты не дашь мне руку? Леша, это жалкая месть…

Гость. Нет… Я… Я лучше тоже лягу… (Ложится.)

Хозяин. Как хорошо, что ты не унизился до такой жалкой мести… Клянусь, я тогда только и мог послать Лену тебя предупредить… Так боялся, что она не вернется, останется у тебя… И все же послал.

Гость. Ты – мужественный человек. И верный друг… Прости меня за то молчание.

Хозяин. Ничего, ничего, это уже неважно.

Гость. А что важно?

Хозяин. То, что ты недавно летал к Давиду, в Тель-Авив. Он сказал, что хоть шансов и мало, но готов срочно тебя прооперировать. Ты отказался. Тогда я и поручил Жигульскому за тобой следить… А когда узнал о попытке самоубийства, понял, что ты хочешь убежать от мучений…