Мерецков всячески старался избегать обсуждения с председателем хунты обороны Мадрида вопросов взаимодействия с компартией. Тем более что всем советским военным советникам еще перед отъездом из СССР было строжайше запрещено принимать хоть какое-то участие в политических спорах и политической борьбе в Испании. Задача была одна: отдавать испанскому народу и его законному правительству свои военные знания. При необходимости разрешалось также принимать участие в боевых действиях.

Этим разрешением не раз пользовались многие советники, в том числе и Мерецков.

Хенераль руссо Петрович в сражающемся Мадриде был известен многим. Он пользовался большим авторитетом как у простых защитников столицы, особенно коммунистов, так и у командиров Народной армии и руководства Республики. Молва о нем перешагнула границы Мадрида, его знали во многих республиканских воинских частях других городов, даже в анархистских колоннах[51] Барселоны…

У него было много друзей среди испанцев, но наиболее близкие — Висенте Рохо, Энрике Листер, Сарабия, Долорес Ибаррури. Особенно доверительные отношения сложились с Ибаррури.

Известная в Испании и в международном коммунистическом движении как Пассионария («пламенная»), Долорес Ибаррури Гомес родилась в семье горняка баскского происхождения. В 1917 году вступила в социалистическую организацию города Соморростро и начала публиковаться в рабочей печати под именем Пассионария. Через несколько лет стала членом компартии Испании (основана в апреле 1920 года), была редактором ряда коммунистических газет, членом Бискайского обкома КПИ; с 1930 года — член ЦК, с 1932-го — член Политбюро, секретарь ЦК компартии Испании.

В 1936 году Ибаррури становится депутатом кортесов (парламент), через год — вице-председателем кортесов. Как один из руководителей компартии Испании она в период войны испанского народа против фашистских мятежников и итало-германских интервентов играла важную роль, ей принадлежит страстный призыв: «Но пасаран!» (Они не пройдут!)

При встречах с ней Мерецков говорил обычно: «Салуд, Долорес! — И добавлял: — Но пасаран!» Она широко улыбалась, отвечала по-русски: «Привет, генерал Петрович! Они не пройдут!» — и протягивала ему руку.

Когда Кирилл Афанасьевич вернется на Родину, то в его рассказах об Испании часто можно было услышать: «Мне не забыть бесед с Долорес Ибаррури. И улыбку Пассионарии, и нервное пожатие тонких пальцев ее руки».

* * *

Мерецков днями находился в оборонительных траншеях. Однажды поздно вечером его разыскали Кольцов с одним из испанских коммунистов. Они сообщили об обстановке в городе и требовании хунты и коммунистических организаций о немедленной эвакуации Кабальеро. Необходимо, чтобы начала наконец функционировать машина государственного управления. Но хунту премьер не слушает, и тем более коммунистов. Он по своей обычной манере принимает их настояния за некие «межпартийные интриги». Терять время нельзя, марокканцы уже приблизились к пригороду, в котором жил Кабальеро.

— Хенераль Петрович, — обратился испанский коммунист к Мерецкову, — только вы сможете уговорить его сейчас же отправиться в Валенсию. Он уважает вас и, я уверен, примет ваш совет покинуть Мадрид.

Кирилл Афанасьевич вспоминает: «Поехал я в домик премьера, но без особой надежды на успех. Кабальеро ложился спать в 22.00, и не было такой силы и таких событий, чтобы они заставили его отказаться от раз и навсегда принятого распорядка. Как только он засыпал, его связь с внешним миром обрывалась, всякий доступ к нему был закрыт.

Когда мы ехали, один из сопровождавших меня испанских товарищей показывал дорогу. Другие были посланы на шоссе Мадрид — Валенсия, чтобы встретить там премьера.

Приезжаем, нас встречает секретарь. Я через переводчицу объясняю ему, в чем дело. Объясняю долго и настойчиво, но без толку. Секретарь твердит свое: глава правительства спит, будить его нельзя. Пришлось пойти на крайние меры. Я сделал вид, что записываю фамилию секретаря, и сказал, что сейчас же передам сообщение куда нужно, а если премьер попадет в плен, то секретарь ответит своей головой. Судя по тому, как долго переводила Фортус мои слова, она явно добавляла еще что-то от себя, причем с очень энергичной и выразительной интонацией.

Секретарь удалился. Прошла пара минут, и с накинутым на плечи пледом появился Кабальеро. Последовали новые объяснения. Премьер оказался далеко не твердокаменным. Он сразу как-то раскис, узнав о марокканцах, быстро согласился с необходимостью отъезда, оделся, уселся в автомобиль и отбыл на восток. Я проводил его до места встречи на шоссе с сопровождающими лицами, после чего развернул машину и возвратился в город».

* * *

Франкисты с каждым днем усиливали нажим на Мадрид. Его защитники едва сдерживали их натиск: не хватало войск. Главштаб решил попытаться наладить отношения с каталонскими анархистами и попросить их о помощи. С этой миссией в Барселону был направлен хенераль Петрович-Мерецков…

Мерецков встретился с начальником нескольких анархистских воинских колонн Дуррути.

Буэнавентура Дуррути — признанный лидер испанских анархистов, герой боев за Барселону. Его называли одним из тех народных воителей, кто в конце июня 1936 года спас для Республики сердце Каталонии[52]. Дуррути проявил задатки искусного организатора и решительного военачальника. Он быстро сформировал колонны из своих людей, которые на машинах, украшенных черно-красными анархистскими флагами, дерзко ворвались в город и завязали отчаянные сражения с националистами. В течение дня улицы Барселоны были от них очищены. Затем колонны двинулись на освобождение Арагона, отбив у мятежников значительную территорию.

Каталонские коммунисты и социалисты не менее самоотверженно дрались с путчистами, но их было гораздо меньше, чем анархистов.

«Мы сидели в его штабе, и Дуррути без конца вызывал к себе то одного, то другого подчиненного, — вспоминал Мерецков. — Те рапортовали ему и отбывали восвояси, а их место занимали другие. Дуррути, очевидно, доставляло удовольствие демонстрировать мне свои порядки, меня же эта детская игра сначала забавляла, а потом стала раздражать. Сидим в комнате уже битый час, а к серьезному разговору даже не приступили. Наконец он угомонился, и началась беседа. Я не помню, естественно, всех деталей, но общий дух разговора врезался мне в память вследствие необычности его содержания. Порой я не знал, что мне делать: ругаться или смеяться.

Начали мы с того, что по моей просьбе Дуррути стал обрисовывать общую обстановку в Испании. Тут я увидел, что он имеет о ней самое смутное представление. Затем разговор перебросился на отдельных командиров. Подчеркивая свою нелюбовь к централизованному руководству, Дуррути уверял меня, что все генералы на свете враждебны народу и что все они одинаковы…»