– Так, значит, газ? Из-за газа все? Мы раскопки начали и вскрыли…

– Вот именно. Начали и вскрыли. И надышались.

– А почему тогда остальные… почему они здоровы?

– А кто сказал, что здоровы? Да все ваши на последнем издыхании работают, а пущего спокойствия ради вот вам и предписание, – Владислав Антонович из внутреннего кармана пиджака достал конверт. – В семьдесят два часа свернуть лагерь и всем пройти диспансеризацию. Так-то, товарищи археологи, докопались.

Вадим взял конверт, но вот удивительно – ни сказанному, ни написанному на бумаге он не верил. Ему хотелось задать еще вопрос, точнее, вопросы. К примеру, отчего это предписание появилось только теперь? Почему Владислав Антонович, догадавшись об опасности, не поспешил предупредить? Ведь промедление могло привести к ужасным последствиям. Почему отравился Дима, который меньше всего времени проводил в раскопе? И сам Вадим, который хоть и работал, но не больше, чем другие? И почему Дима говорил про всадников? Если кошмары вызваны отравлением, вряд ли они могут быть настолько одинаковыми.

– Послушай, товарищ, – Владислав Антонович, верно, догадавшись о вопросах, терзавших его бывшего подследственного, вдруг разозлился. – Ты просто сделай, что говорят. Подумай, тебе с родными объясняться, ты им тоже про духов рассказывать будешь? А начальству своему институтскому?

И он был прав. Вадим, кляня себя за трусость и слабоволие, проглотил вопросы, попрощался вежливо и позволил себе обрадоваться, только когда пижонистая «Нива» окончательно растворилась в облачке подымаемой ею же пыли. А потом исчезло и облако.

Новость о свертывании лагеря приняли спокойно, с самого начала этого подспудно ждали, потому сборы были быстрыми. Единственный вопрос, который осмелились задать Вадиму, был им предугадан:

– Так, значит, в газе дело?

– Да, – подтвердил он. – В газе.

То же самое он ответил и Ивану Алексеевичу, решение о встрече с которым далось нелегко. Вероятно, будь Вадим менее благодарным человеком, сумей он позабыть об оказанном некогда гостеприимстве, то нашел бы предлог, чтоб отказаться от мысли об этом, пусть и недолгом возвращении. Но не сумел, не позабыл, не отказался и, вдохнув полной грудью знакомую тепловатую вонь юрты, обрадовался вдруг тому, что он все же хоть в малости отличен от других.

– Появились, значит, – голос Ивана Алексеевича не сохранил и доли былой силы, он дребезжал, сипел, как и положено стариковскому, и было видно, сколь тяжело даются бывшему профессору слова. – А я уже и не чаял, признаться. Рассказывайте.

Вадим рассказал. И про карстовые полости, и про газ, и про скот павший, и про свищинского племянника, который оказался особенно чувствителен к выделениям, верно, оттого, что был человеком несерьезным и образ жизни вел далекий от здорового.

– Газ… это они хорошо придумали, с газом, – Иван Алексеевич хитро усмехнулся. – Только сами вы, милейший, неужто поверили? Впрочем, не отвечайте, мне-то это ни к чему, я-то знаю, как оно было на самом деле, а очередная ложь, которую человек выплетает, потому как сил взглянуть на правду нету, мне неинтересна. Вот так-то, милейший.

От трубки в его руке расползались нити дыма, длинные, белесые, похожие на усы сома. Они казались живыми, и вдруг подумалось: стоит им коснуться тела, как обовьют, свяжут неведомыми пока обязательствами, неданными обещаниями. И Вадим, смущаясь и стыдясь, отодвинулся.

– Вам следует бросить курить.

– Зачем? Чтобы прожить чуть дольше отведенного срока? Я и так превысил его намного и устал… Помните, вы спрашивали о том, что же такого мы увидели в разрытом кургане? И кем были люди, в нем похороненные? И что за статуэтку оставили мне? Пожалуй, теперь я готов ответить на ваши вопросы, хотя сомневаюсь, что ответы вас удовлетворят, вероятнее, они лишь убедят в моей старческой неполноценности и склонности к суевериям.

Иван Алексеевич крикнул что-то гортанное, и в юрте тотчас возник мальчишка, состоялся короткий разговор, ни единого слова из которого Вадим не понял, и мальчишка исчез, чтобы вновь появиться с коробкой из лакового дерева, каковую держал с явным трудом и почтением. Ее он поставил у ног Вадима, глянул, как показалось, недобро и сгинул.

– Открывайте, не бойтесь, – велел Иван Алексеевич.

Открывать Вадим не торопился, разглядывал: покатая крышка с мелкими трещинками местами повытерлась, местами же блестела лаковой корочкой, по бокам сохранились следы орнамента, но нечеткого, неряшливо нанесенного. Что там внутри? Легендарные сокровища? Или какая-нибудь чепуха, принятая за таковые по недоразумению?

Заранее расстроившись, Вадим откинул крышку. Внутри, на сложенной в несколько раз ткани, лежала статуэтка. Небольшая, сантиметров десять высотой, укрепленная на белой каменной пластинке, она изображала сидящего человека, очень тучного и очень довольного. Толстые круглые щеки, полные губы, складки на короткой шее и скрещенные на шарообразном брюхе ладошки. Он был смешон, он был странен, он был тяжел.

– Золото, – подсказал Иван Алексеевич. – Полагаю, цельнолитой, а подставка, если не ошибаюсь, – нефрит. Но в общем-то сие – сугубо мои догадки, как понимаете, никаких подробных анализов не проводилось, да и вам не советую.

– Почему?

– Ну… боги не любят, когда люди принимаются их изучать.

Бог? Нет, человечек не походил ни на одного из известных Вадиму богов древности, не было в нем мистичности египетского пантеона, не было естественной, человечной красоты древнегреческого или римского, не было и некоторой тяжеловесной корявости славянских идолищ…

– Однажды, давным-давно, во времена, которые столь же далеки, сколь и сказочны, – начал Иван Алексеевич, – жил-был грозный хан. Богат он был, грозен, но вот приключилась однажды беда, занемог, и не телом – духом, или душой, как сказали бы сейчас. Прокляли ли его враги, либо же боги, видя силу человека, завистью воспылали и послали проклятие, но поселилась в сердце его тоска черная, и не знал хан, как побороть ее.

– Сказка?

– Легенда. Однажды, когда совсем уж отчаялся хан, было ему видение искать ту, которая сердце его хранить будет и душу излечит. И повелел хан привезти женщин. Были явлены ему красавицы многие, дочери богатых да знатных воинов, но не дрогнуло сердце… и были тогда явлены те, кто не красотою – умом славился, но вновь не отыскалась средь них желанная. И были явлены тогда все дочери народа степного, от новорожденных до старых, от распрекрасных до хромоногих да косых. А еще наложницы да рабыни…

– Среди которых он и увидел ту, которую искал.

– Верно, – согласился Иван Алексеевич. – Увидел. Среди тех, кого для торга отобрали.

– Золушка, – история не впечатляла, потому как не могло этого быть. Вадим точно знал, сколь жестоким был тот, прошлый мир, память о котором хранила земля. И не оставалось в нем места для сказок о великой любви, кроме тех, что песенники выдумывали народу на потеху, и, верно, не сказали они, что жен у хана того превеликое множество имелось, а наложниц еще больше, не говоря уже о рабынях да случайных девках.