Около месяца мы обучались на английских «Матильдах» и канадских «Валентайнах». Надо сказать, что «Валентайн» — очень удачная машина. Пушка мощная, двигатель тихий, сам танк низенький, буквально в рост человека! Я потом расскажу, как в одном из боев два «Валентайна» сожгли три «Тигра». А вот «Матильда» — это просто огромная мишень! Броня у нее была толстая, а вот пушка — всего 42 мм, да еще с допотопным прицелом. Танк был неуклюжий, неманевренный, два слабых девяностосильных дизеля типа «Лейланд» (Layland) едва-едва разгоняли танк до 25 км/ч по шоссейной дороге, а по проселку — и того меньше!

Но уже в конце июля, когда наше училище получило танки Т-34, нам поменяли программу, и мы стали изучать «тридцатьчетверку».

В училище мы проходили курс обучения командиров танка — командиров взводов. Прежде всего изучали материальную часть: орудие, пулемет, радиостанцию, трансмиссию, ходовую и двигатель. Если о башне, корпусе и ходовой мы уже имели некоторое представление, то, скажем, о танковом дизеле мы ничего не знали. Кроме этого, мы изучали различные уставы: караульной службы, полевой устав и так далее. На полигоне отрабатывались приемы танкового боя в составе взвода и роты, взаимодействие между танками. Конечно же, учили нас водить танк, стрелять из пушки и пулеметов. Надо отметить, что изучению немецких танков времени не отводилось, но в коридорах по всему танковому училищу были развешаны большие плакаты, на которых были показаны немецкие танки, давались их тактико-технические характеристики, показывались уязвимые места. Среди изображенных машин были T-III, T-IV, T-V «Пантера», T-VI «Тигр», самоходки «Фердинанд», «Артштурм». Так что мы волей-неволей впитывали эти знания. Распорядок в училище был примерно такой: с 9.00 до 14.00 шли занятия. Затем до 16.00 — обед и личное время. С 16.00 и до 21.00 опять занятия. По училищу мы ходили в военной форме, причем за неряшливый вид можно было легко схлопотать наряд вне очереди. Подворотнички всегда должны были быть белыми, все пуговицы пришиты, никаких скидок на военное время не было. Дисциплина была строгая, и, несмотря на равенство воинских званий, панибратство с командиром отделения не допускалось.

Всем, кто закончил училище с отличием, в том числе и мне, предложили остаться еще на три месяца, пройти курс политической подготовки, после которого на фронте можно было занять должность заместителя командира батальона по политической части. Я не стал отказываться. Как раз в то время вышел приказ об упразднении института военных комиссаров (приказ вышел 9 октября 1942 года). До этого времени все политработники имели звания «младший политрук», «политрук», «батальонный комиссар» и т. д. Теперь их всех стали переаттестовывать и присуждать обычные воинские звания. Меня назначили командиром взвода 7-й курсантской роты 2-го танкового батальона. Мне тогда шел девятнадцатый год. Мальчишка! А рядом за партами сидели взрослые мужики с двумя-тремя «кубиками», и даже со «шпалами»![11]Они мне по возрасту годились в отцы! Помню, однажды я был дежурным по батальону, прихожу в казарму, а во взводе спят только три человека из сорока двух. Я у дневального спрашиваю: «Где остальные?» Оказалось, что тридцать девять человек в самоволке. Все по бабам пошли! Мужья на фронте, а эти — к их женам.

По завершении учебы нас отправили в Горький получать танки, выпускавшиеся заводом «Красное Сормово». Квартировались мы в Болохне, где располагался 3-й запасной учебный танковый полк. Здесь мы получили личный состав и стали заниматься боевой подготовкой, так называемым сколачиванием взводов и рот.

Сколачивание проходило на полигоне, где экипажи отрабатывали такие задачи, как наступление взвода, взвод в обороне, взвод на марше. И то же самое, но уже в составе роты. После завершения сколачивания были практические стрельбы из танков.

При сколачивании экипажей я, как командир взвода, должен был позаботиться о том, чтобы члены экипажей танков могли друг друга заменять. Старался, чтобы каждый член экипажа в случае необходимости мог вести машину и стрелять из пушки и пулеметов.

Такое сколачивание позволяло добиваться от каждого члена экипажа четкого знания своих обязанностей, а от командиров танков и взводов — своего места на поле боя и управляемости. Ведь управление — это неотъемлемая часть боя. Командир взвода наблюдает поле боя и дает команды командирам танков своего взвода на открытие огня по цели или на передвижение. Но чаще бывало так, что времени отдавать команды нет. Ибо если будешь чрезмерно увлекаться командованием другими, то свою смерть прозеваешь. Тут все зависит от экипажей танков взвода, которые должны действовать самостоятельно.

Должен сказать, что сколачивание проходило на учебных машинах. А когда нас отправляли на фронт, нам выдали совершенно новые танки. Казалось бы, танки были те же самые — «тридцатьчетверки», но это только на первый, дилетантский, взгляд. Каждая машина, каждый танк, каждая танковая пушка, каждый двигатель имели свои уникальные особенности. Их нельзя узнать заранее, их можно выявить только в процессе повседневной эксплуатации. И в итоге на фронте мы оказались на незнакомых машинах. Командир не знает, какой бой у его пушки. Механик не знает, что может и что не может его дизель. Конечно, на заводах орудия танков пристреливали и проводили пятидесятикилометровый пробег, но этого было совершенно недостаточно. Разумеется, мы стремились узнать свои машины получше до боя и для этого использовали любую возможность.

Весной 1943 года мы погрузились в эшелон, который вскоре прибыл под Москву. Здесь формировалась 4-я танковая армия, в состав которой входил 30-й Уральский добровольческий танковый корпус, в котором я прошел всю войну.

Летом 1943 года армия сосредоточилась юго-западней Сухиничей. Вот тут я принял свой первый бой. Первый бой — он самый страшный. Меня иногда спрашивают: «Вы боялись?» Я скрывать не буду — я боялся. Страх появлялся перед атакой, когда включаешь переговорное устройство и ждешь команду: «Вперед!!!» Одному богу известно, что ждет тебя через пять-десять минут. Попадут в тебя или не попадут. Сейчас ты молодой, здоровый, и тебе хочется жить, а надо идти в атаку, где через несколько минут тебя может не стать! Нет, трусить, конечно, мы не трусили. Но каждый из нас боялся. А в атаке включалась какая-то неуловимая дополнительная сила, которая руководила тобой. Ты уже не человек, и по-человечески ни рассуждать, ни мыслить уже не можешь. Может быть, это-то и спасало…

Где-то вечером 25 июля нас вывели на исходный рубеж. Задача, которую поставил командир бригады, была форсировать реку Орс. Мне довелось воевать в 63-й бригаде, которая в этот момент была во втором эшелоне. Первый эшелон наступления составляла 62-я танковая и 30-я мотострелковая бригады. Форсировав реку Орс, они уперлись в немецкую оборону на высоте, кажется, 212, которую прорвать не смогли. Тогда командир корпуса дал приказ нашей бригаде прорвать оборону и, двигаясь в южном направлении, овладеть Борисовом, затем Масальским. Однако инженерная разведка была проведена плохо, и при форсировании реки Нугрь танки застряли — пойма была болотистая, а противоположный берег представлял собой крутую стенку. Так что первый бой у нас получился неудачный, атака захлебнулась. Нас перебросили на другой участок фронта, вот там мы действовали более удачно. Немцы оборонялись на окраине деревни, где у них были и противотанковые орудия, и закопанные танки. В этом бою я уничтожил две пушки и закопанный T-III — по нему два раза выстрелил из орудия, и он замолчал. Ну а две пушки, что мы раздавили, — это не моя заслуга, а механика-водителя. Я успел только по ТПУ скомандовать: «Миша, влево! Пушка!» А когда по станине проехали, рядом, где-то в десяти метрах, стояла еще одна: «И другую дави, а то развернется и по корме нам даст!» Пехоты каждый из нас набил много. Когда мы выскочили на окраину, гляжу — через поле от нас удирает группа немцев, человек сто пятьдесят. Я рванул за ними и стал бить из пулемета — один падает, другой, третий, четвертый, пятый, десятый. Конечно, не я один стрелял — рота прорвалась, да и наша пехота тоже стреляла. Кто знает, я ли убил или кто другой, но, думаю, в этом бою человек двадцать пять я положил. За этот бой я был награжден орденом Красной Звезды. Конечно, и мы понесли потери. В этом бою наш батальон, а это двадцать один танк, потерял пять-семь.