В середине ноября 1464 года в Москве состоялся церковный собор для поставления нового митрополита. На нем, помимо самого Ивана III и его удельных братьев, присутствовали ростовский архиепископ Трифон, а также епископы Евфимий Брянский, Давид Рязанский, Геронтий Коломенский, Вассиан Сарайский. Отсутствовавшие новгородский и тверской владыки по обычаю прислали грамоты, в которых выражали свое согласие с любым решением собора.

В воскресенье 11 ноября 1464 года Филипп был поставлен на митрополичью кафедру. Тогда же иерархи протянули руку помощи и бежавшему из литовских владений брянскому епископу Евфимию. Ему передана была освободившаяся суздальская кафедра.

За всеми этими церковными делами все летописцы (кроме создателя Ермолинской летописи) упустили из виду одно знаменательное событие. В воскресенье 15 июля 1464 года была открыта для всеобщего обозрения и поклонения белокаменная скульптура святого Георгия Победоносца, установленная над въездом в Кремль через Фроловскую башню. «Того же лета месяца июля 15, поставлен бысть святыи великий мученик Георгии на воротех на Фроловьских, резан на камени, а нарядом Васильевым, Дмитреева сына Ермолина» (29,158). Небесный воин был изображен на коне, с копьем и распростертым под копытами коня издыхающим драконом. Этот сюжет, называемый в иконографии «Чудо Георгия о змие», символизировал победу добра над злом, христианства над «погаными». В контексте той эпохи он воспринимался как знак героической борьбы с «поганой» Ордой, на знаменах которой изображался дракон — древний китайский символ счастья.

Следующий год принес с собой лишь две неизменные угрозы: нападение татар и небесное знамение. Впрочем, татары, по счастью, оказались тогда не страшными. Не успев дойти до Оки, они схватились между собой и тем избавили Ивана III от лишних хлопот. Вот что рассказывает об этом летопись: «Того же лета поиде безбожный царь Махмут (хан Волжской Орды Махмуд. — Н. Б.) на Рускую землю съ всею Ордою и бысть на Дону; Божиею же милостию и Его пречистые Матери прииде на него царь Азигирей (правитель Крымского ханства Хаджи-Гирей. — Н. Б.), и би его и Орду взя, и начата воеватися промежь себе, и тако Бог избави Рускую землю от поганых» (19, 151).

Знамение тоже на сей раз показалось не слишком грозным: «…октября 5, в 1 час нощи, месяц гибл весь два часа» (30,186). Отсутствие месяца заметили лишь ночные сторожа, да собравшиеся выть на луну голодные волки… Так вот и жила в ту сумеречную пору Русская земля: под волчий вой, от татар до знамений — и от знамений до новых татар.

Незаметно подошел и следующий, 1466 год. Он оказался куда более тяжелым, чем предыдущий. Сообщения летописей складываются в обычную мрачную картину в духе Екклесиаста. Именно таким — полным скорбей, стремительно несущимся к своему концу — и должен был выглядеть мир из окна монашеской кельи.

«Тое же весны, апреля 8, преставися епископ Васиан Сарайский.

Бысть мор въ Пскове и в Новегороде вел ми велик: бысть с Велика дни (6 апреля 1466 года. — Н. Б.), а поча уиматися с Филипова заговениа (14 ноября. — Н. Б.).

Того же лета, маиа 14, снег пал пяди и лежа два дни.

Того же месяца 26 снег лежал день.

И августа месяца 18 мраз был, и другий мраз был того же месяца 27 и ярь (яровые посевы. — Н. Б.) побил.

Того же лета преставися княгини княжа Петрова Дмитреевича (сына Дмитрия Донского. — Н. Б.), жив долго в черницех и в схиме на Москве, у Вознесениа, нареченнаа в мнишеском чину Ефросиниа.

…Ноября 1, ставяся (покрываясь льдом. — Н. Б.) езеро Ростовское нача выти; бысть того по две недели, и ночи людем по граду не даде спати, как в шестере молотят или в осмере и на после протяжено застучит, а за много лет того не бывало» (19, 151).

Впрочем, и в этом тусклом году были свои праздники. Продолжалась начатая еще Василием Темным отстройка московского Кремля. Его обновленные Фроловские ворота украсила вторая белокаменная скульптура — святого Дмитрия Сол у некого. «Поставлен бысть святыи великий мученик Дмитреи на Фроловьских воротех изнутри града, а резан в камени, а повелением Васильа Дмитреева сына Ермолина» (29, 158).

Понятно, что и это новое украшение главных ворот Кремля (да еще столь необычным для Москвы образом!) было предпринято Ермолиным по распоряжению Ивана III. И в этом великокняжеском заказе, как и в скульптуре Георгия Победоносца, был заложен глубокий исторический смысл. Дмитрия Солунского почитали еще в Киевской Руси. Его называл своим небесным покровителем родоначальник всех князей Северо-Восточной Руси Всеволод Большое Гнездо (1177–1212), который перевез во Владимир из Византии древнюю реликвию — доску от гроба святого Дмитрия. Во имя этого святого был освящен придворный княжеский собор. В Москве уже в начале XIV века известен храм во имя Дмитрия Солунского. Со временем он превратился в придел Успенского собора московского Кремля.

Почитание святых воинов Георгия Победоносца и Дмитрия Солунского особенно усилилось в Москве в героическую эпоху Дмитрия Донского. При Василии I их парные изображения появляются в составе деисусного чина иконостаса. Именами святого Дмитрия князь Юрий Звенигородский назвал сразу двух своих сыновей — Дмитрия Шемяку и Дмитрия Красного. Для Василия Темного имя Дмитрий звучало не слишком приветливо. Но те времена прошли. И вот теперь святой Дмитрий вновь благословлял москвичей с высоты Фроловской башни. Это было знаменательным событием. Отступление кончилось, начиналось наступление. Молодой великий князь Иван готовился облачиться в изрядно поржавевшие доспехи Дмитрия Донского…

Настал 1467 год — последний год того странного и тревожного затишья, которым отмечено начало правления Ивана III. Вновь не случилось больших радостей, но не было и особых бедствий. Вновь летопись рисует однообразную картину горестей и смертей, слегка подкрашенную рождением младенцев. Ее страницы словно пропитаны горькой мудростью Екклесиаста: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…» (Еккл.1: 9).

Удивительной особенностью этого года стала необычайно холодная и поздняя весна.

«Тое же зимы, генваря 14, бысть мраз лют и множество людей изомре по дорогам, на Москве, и по иным градом, и по волостем и по селом…

Тое же весны, маиа 5, снег пал в полъголени и лежал 3 дни, и на 4 день ростаял о вечерне.

А месяца июня 2 мраз был…» (19, 152).

Среди этих лаконичных известий выделяется обширное сообщение о внезапной и загадочной кончине первой жены Ивана III — великой княгини Марии Борисовны.

«Тое же весны, апреля 22, в среду 4-я недели по Пасце, противу четвертка, в 5 час нощи, преставися благовернаа и христолюбиваа, добраа и смиреннаа, великаа княгини Марьа Иоанова, дщи великого князя Тверскаго Бориса Александровича, въ граде Москве; митрополит же Филипп, пев над нею обычнаа песни и положи ю в монастыри, в церкви святаго Вознесениа; ту сущу над нею бывши свекрове еа великой княгини Марии, князю же великому Ивану тогда бывшу на Коломне» (19, 152).

Мария Борисовна умерла накануне большого праздника — весеннего Юрьева дня (23 апреля). Очевидно, поэтому похороны были отложены на пятницу, 24 апреля. (Обычно в ту эпоху умерших хоронили на другой день по кончине.) Великий князь получил весть о смерти жены не ранее чем в среду вечером. Расстояние от Москвы до Коломны (110 км) по тяжелой весенней дороге самый скорый гонец мог преодолеть не менее чем за день.