— Почему?

— Побредет к Гераклу.

— Он талантлив. Может наплевать на ложащуюся под ноги тропку и ломануться напролом…

— Это вряд ли. Концы уж больно ровно легли: частью нашими стараниями, частью случаем.

— Что киллер?

— Сгорел. На боевом посту.

— Напалм?

— Топливно-воздушная смесь. «Закладку» приготовили заранее, рассчитали на десятисекундную задержку после выстрела.

— А если бы он промахнулся?

— Такие спецы не промахиваются.

— Высокий уровень?

— Крайне. Выше не бывает.

— Это кто же из «батьков» отдал на убой такого виртуоза?

— Ахмад Абдул Латиф.

— Ого!

— Его личная, как говорили у нас, креатура.

— Шейху Ахмаду стали уже не нужны классные снайперы в родных горах?

— Али был не просто профессионал. Убийство стало его религией.

— Религией?

— Вроде того. Думаю, Абдул Латиф принял наше предложение с радостью.

Своего лучшего стрелка шейх просто-напросто боялся. И, нужно сказать, обоснованно. Никогда не знаешь, что в голове у психа. А тут — кто-то берет на себя труд устранить эту угрожающую гангреной занозу, да за это еще и платит. И очень неплохие деньги.

— Кто выходил на Ахмада?

— Я.

— Через кого?

— Старые связи…

— Мотивировка?

— «Порошок». К тому же без наших контактов по переработке и переброске он зависнет в своей азиатской дыре на сырье, как на груде первоклассного и бесполезного дерьма.

— Ты используешь запасные каналы?

— Конечно. Рисковать основными глупо. «Порошок» может засыпать не только цепочку, но и…

— Замок?

— Нет. Замок засыпать нельзя. Ни «снегом», ни «порошком». Ничем.

— Я рад, что ты это осознаешь.

— Я тоже.

— Каждый живет, пока следует правилам. Не так ли, Герман?

— Да, это так.

— Это, по-твоему, справедливо?

— Это, по-моему, удобно.

— Ты странный малый, Герман.

— Обыкновенный. Просто…

— Что — просто?

— У меня нет иллюзий.

— Давно?

— Очень давно.

— Наверное, это лучше всего.

— Может быть. Сравнить не с чем.

— А хочется?

— Не уверен. Я знаю, какая жизнь плохая. Я знаю, какая жизнь хорошая. Если бы были нужны иллюзии — «порошка» под рукой — сугробы. Мне не нужно иллюзий.

— И это правильно. С иллюзиями люди живут насыщенно, но недолго. Совсем недолго.

Зато они живут, а не существуют. Но произносить это вслух Магистр не стал.

Как только этот мужчина приобретет хоть одну иллюзию, или мечту, или амбицию стать чем-то большим, чем он есть, его придется устранять. Немедленно. Это с «яйцеголовыми» можно поиграться в «чет-нечет», Герман привык играть сам. Но пока банкует он. Магистр. А крупье, как известно, всегда в выигрыше.

— Благодарю, Герман. На сегодня ты свободен.

Мужчина встал, простился полупоклоном и скрылся за дверью. Кажется, царь Соломон изрек: «Не так ценится храбрость, как умение себя держать». Что ж, Герман был хороший ученик. Из него выйдет мастер.

Когда дверь за помощником закрылась. Магистр неспешно встал, снова подошел к бару. На этот раз он налил коньяку в широкий толстостенный стакан, поднес к лицу, зажмурился, вдохнул аромат… Исключительно, неповторимо… Смесь коллекционных коньяков лучших урожаев века — тысяча девятьсот девятнадцатого и тысяча девятьсот тридцать второго… Наверное, французы все же ближе других к восточному пониманию жизни: удовольствие не в достижении, а в процессе. И не во всяком, а в процессе наслаждения: властью, успехом и, как следствие, роскошью и богатством… Недаром Франция много веков специализируется на производстве роскошных вещей: одежды, тканей, украшений, духов, вин… Собственно, трудно понять, что придает особый, изысканный вкус и шарм: или действительные качества напитка, или сознание своей особости, неповторимости, неповторимости личной, не делящейся ни с чем: ни с обществом, ни с нацией, ни с культурной традицией…

Напряжение последних суток спало. Теперь, когда Кришна мертв, можно спокойно довести дело с расшифровкой дороховских бредней, и не просто проконтролировать, но и использовать для своих целей так кропотливо собранные банкиром невероятные средства.

Магистр нажал кнопку вызова. Валериан Эдуардович появился через пять минут. Карие глаза, казавшиеся огромными под толстыми линзами, смотрели внимательно, словно со скорбным укором: «Что еще надо от скромного гения вашему сиятельству?»

— Сколько вы спите? — неожиданно спросил Магистр.

— Пять-шесть часов.

— В вашем положении это много. Сократите до четырех.

— Во сне мозг продолжает ту же работу, что и в бодрствовании, только подходы меняет…

— Надеетесь, что вам, как Менделееву, приснится полная табличка? Где все будет разложено по полочкам-ящичкам?..

— Я работаю достаточно напряженно. Когда организм решит, что для лучшего результата нужен перенапряг, перегрев, он сам избавится от сна. Этого нет необходимости делать искусственно.

Магистр поднес стакан к лицу, закрыл глаза, вдохнул аромат… У кого же он читал? Кажется, у Антокольского… «Великие люди близки к сумасшествию. Только из натянутой струны мы можем извлечь чудесные, гармоничные звуки, но вместе с тем ежечасно, ежеминутно рискуем, что струна порвется». Рисковать такой струной, как Валериан? А почему нет? Рискует же он. Магистр, собой! А Валериан со всей своею шайкой живет в холе и неге, как у Христа за пазухой, практически пока ничего не отдавая взамен… Магистр открыл глаза:

— Хотите коньяка. Валериан?

— Благодарю, я не употребляю спиртного.

— А что употребляете? Героин? Морфий? Кофеин? К тому же вы, кажется, даже не курите…

— Мозг есть совершенно сконструированная система и не нуждается в сторонних стимуляторах.

— Ваши сотрудники тоже так считают?

— К сожалению, не все. Многие полагают трудовую дисциплину понятием не обязательным.

— Что?! — Магистру на миг показалось, что он ослышался. — Знаете, что записал в свое время Мишель Монтень по этому поводу?

— Он был плодовитый писатель, — пожал плечами Валериан, поджав и без того узкие губы.

— И все-таки… «Мелочное и настороженное благоразумие — смертельный враг великих деяний». Может, вы и не гений. Валериан? И я зря вас кормлю?