Тендерные различия в структуре расходов и в поведении завещателей занимают важное место в исследованиях, посвященных европейским и англо-американским женщинам. Эти различия указывают на явно выраженную асимметрию в отношении полов к собственности. По мнению А. Викери, в среде английского дворянства XVIII в. «женские издержки носили постоянно повторяющийся и довольно приземленный характер», а мужские, напротив, были «дорогостоящими и делались с размахом». Что касается поведения завещателей, то несколько исследователей отметили, с каким старанием женщины надписывали и распределяли свое движимое имущество, предназначая предметы одежды, домашней утвари, драгоценности широкому кругу подруг и родственниц. По наблюдению М. Хауэлл, эти документы передают чисто женскую манеру делать подарки, порожденную отчасти ограничением доступа женщин к недвижимости в начале Нового времени и фактическим отсутствием у них самостоятельных финансовых счетов. Права женщин на собственность были ненадежными, поэтому тем больше они имели причин «закреплять» за собой имущество, называя вещи своими.

Словом, историки сходятся в том, что правовая культура Запада создала систему имущественных отношений с ярко выраженными тендерными различиями. В России же, наоборот, необычный имущественно-правовой статус русских дворянок не позволил сложиться аналогичной картине тендерного диморфизма женского и мужского пользования собственностью. Если поведение в сфере расходования средств и потребления остается пока неизведанной территорией, то сходство завещательного поведения русских дворян обоих полов несомненно. Общая особенность всех русских завещаний, как записанных в крепостные книги, так и хранившихся в семейных архивах, — их лаконичность. Это не значит, что русские дворяне презирали материальные блага: в росписях приданого они тщательно перечисляли каждую икону, каждый корсет и подушку. Но в отличие от росписей приданого, в завещаниях и мужчин, и женщин главное содержание составлял раздел земли и крестьян, а движимому имуществу большого внимания не уделялось. Здесь мы не найдем с любовью составленных описаний домашней утвари, заботливо сберегаемой и передаваемой от матери к дочери. Русские женщины, в общем и целом, не прибегали к завещанию, чтобы раздать столовое белье или серебро (хотя и не забывали включить эти вещи в приданое дочерей), да и судьбе более ценных предметов они не придавали большого значения. На самом деле именно мужчины составляли завещания с подробными перечнями личного имущества. Граф Дмитрий Блудов в знак большой любви к дочери Антонине завещал ей свои книги, картины и рукописи. Иван Шувалов оговорил, что его племянник имеет право на ту часть его собрания картин и книг, на которую не будет претендовать сестра Шувалова. Если же дамы все-таки упоминали подробно в своих завещаниях о движимом имуществе, то это касалось редких икон и драгоценностей, а не мебели, одежды или книг. Да и драгоценности чаще всего завещались в суммарном виде, без подробного перечисления. Например, Ульяна Путятина составила детальный список крестьян, деревень и угодий, которые завещала племяннику и его сыновьям в 1744 г.; что же до ее личных вещей, то она ограничилась тем, что отписала всю свою одежду и жемчуга двум дочерям племянника. И только женщины, не имевшие недвижимости, брали на себя труд перечислить свои домашние принадлежности и утварь и распределить их между наследниками (как сделала Федосья Сурмина в 1745 г.)[158].

* * *

Одна исследовательница заметила, что женщины в Англии XVIII в. использовали вещи как средство «создать целый мир смыслов и в конечном счете рассказать свою историю». Завещания русских дворянок мало говорят о той роли, которую играло материальное имущество в выражении женской индивидуальности. Зато завещания европейских женщин показывают, насколько формирование обособленной женской системы ценностей в Западной Европе определялось правовым режимом, при котором мужчины были связаны с недвижимостью, а женщины — с движимым имуществом. Женщины русской элиты не меньше европейских современниц увлекались потреблением. Их письма полны упоминаний о нарядах, и многие женщины поддерживали постоянные контакты со своими парижскими портнихами и прочими поставщиками модных товаров. Но, размышляя о потомстве, русские дворяне обоих полов не задумывались о личных вещах. В их последней воле выражалась более важная и непростая забота: как обеспечить финансовое благосостояние детей или близких родственников — и мужчин, и женщин, — сведя при этом к минимуму угрозу дробления семейных земель. Таким образом, опыт русских дворянок подтверждает центральную роль права и собственности в формировании тендерной идентичности. В Европе неравенство полов в имущественном праве породило особую женскую культуру. В России же, хотя жизнь русских дворян и дворянок существенно различалась во многих отношениях, право женщин владеть землей породило единство мужских и женских интересов в материальной сфере.

В романе «Отцы и дети» И.С. Тургенев бегло обрисовал те диаметрально противоположные роли, которые были доступны женщинам, владевшим землей в середине XIX в. Мать Базарова, Арина Власьевна, изображена как «настоящая русская дворяночка прежнего времени; ей бы следовало жить лет за двести, в старомосковские времена. Она была очень набожна и чувствительна… писала одно, много два письма в год, а в хозяйстве, сушенье и варенье знала толк, хотя своими руками ни до чего не прикасалась». Занимаясь домашним хозяйством, Арина Власьевна с радостью переложила заботу о своем поместье с двадцатью двумя душами крестьян на мужа, у которого не было никакой собственности: «…управление имением предоставила Василию Ивановичу — и уже не входила ни во что». Тургенев не удержался и добавил: «Подобные женщины теперь уже переводятся. Бог знает — следует ли радоваться этому!» И наоборот, эмансипированная, но смешная Авдотья Кукшина заявляет Базарову: «Я действительно помещица. Я сама имением управляю». При этом Тургенев не выражает ни малейшего пренебрежения по адресу дам, занимавшихся управлением собственностью. Вольнодумствующая Кукшина — не единственная женщина в романе, которая распоряжается своим имуществом: познакомившись с Анной Одинцовой, Базаров одобрительно говорит, что она, без сомнения, «отлично» справляется со своим имением.

С середины XVIII в. экономический вес дворянок в России начал резко возрастать. При этом покупка и продажа имений были лишь одной из граней владения собственностью. Получая поместья в собственность, женщины оказывались перед выбором: самостоятельно управлять своим состоянием или передать его в руки родственников-мужчин. Насколько любая из названных героинь Тургенева была характерной представительницей помещиц императорской России? Исходя из преобладающего соотношения тендерных ролей в Западной Европе, мы вполне могли бы предположить, что русским женщинам полагалось избегать занятий крупномасштабным управлением и посвящать себя исключительно домоводству. Историки утверждают, что ход событий в политике и экономике начиная с конца XVIII в. подорвал участие европейских женщин в семейном предпринимательстве и лишил их роли в придворном обществе, вынудив развивать свою личность только в качестве жен и матерей. И если это «возвращение к домашнему очагу» поначалу было характерно для среднего класса, то затем и в среде аристократии утвердилось представление о материнстве как о средоточии женского существования. Это был серьезный отход от тех представлений о судьбе дворянских женщин, что существовали в предыдущие века.