С утра солнце вставало в сизоватом мареве, а к полудню яростные лучи загоняли все живое в спасительную тень. К счастью, по вечерам часто собирались грозы, так что урожай ожидался неплохой. Герцог Аррой переносил зной легче, чем таянцы. Возможно, сказывались годы, проведенные в южных морях, впрочем, и там Рене отчего-то было легче, чем его товарищам. Нынешний день выдался еще жарче, чем вчерашний, и Стефан остался в замке. Рене отправился в одиночку. Выехав через северные ворота, он миновал раскаленную Гелань и пустил коня шагом по пустому тракту. Люди сейчас предпочитали путешествовать по ночам, и герцог мог смело рассчитывать на одиночество. Впрочем, полным назвать его было нельзя. Жан-Флорентин не преминул воспользоваться возможностью завязать философскую беседу.

Герцог время от времени поддакивал, слушая его болтовню. Жаба такой собеседник вполне устраивал, и он с вдохновением разворачивал перед покорным слушателем систему доказательств того, что любое мыслящее существо не может быть беспристрастным, так как находится под сильнейшим воздействием окружающего мира. Герцог думал о своем, но Жан-Флорентин неожиданно сменил тон, и Рене вынужденно прислушался.

— …таким образом можно считать, что бытие определяет сознание, — трубил жаб, — этот закон, открытый мною, можно считать абсолютной истиной, не требующей доказательств!

— Погоди-погоди, — Аррой решил внести свою лепту в беседу. — Почему твои рассуждения не требуют доказательств?

— Мое учение не требует доказательств потому, что оно верно, — нашел убийственный аргумент Флорентин Рене, как всегда в таких случаях, опешил и, чтобы скрыть это, сделал вид, что очень заинтересован окрестностями.

Только поэтому он и увидел среди порыжевшей травы странное пятнышко, при ближайшем рассмотрении оказавшееся валявшимся без сознания пожилым монахом. Привести святого отца в чувство удалось довольно быстро. Старик, совершавший паломничество в эрастианский монастырь, в религиозном рвении отправился в путь с непокрытой головой, за что и был наказан летним солнцем.

О продолжении прогулки не могло быть и речи, Рене пристроил полуживого монаха впереди себя и погнал коня назад. Ссадив беднягу у первого попавшегося иглезия и тут же позабыв о нем, адмирал вернулся в замок, где и был встречен юным принцем.

Не успел дядя сойти с коня, как Марко атаковал его просьбой поучить его фехтованию шпагой и кинжалом одновременно.

— Ну, хорошо, Марко, готовься, я покажу тебе пару приемов, — сдался герцог, поддавшись искушению тряхнуть стариной.

Воспоминания о чудесных днях, когда он отвечал перед Богами и людьми только за себя, продолжали тревожить душу герцога. Аррой боялся сам себе в этом признаться, но искать неведомые земли, бросать вызов океану, оставлять в дураках эскадры ортодоксов, плыть куда глаза глядят в надежде встретить то, чего никто не видел, ему нравилось куда больше, чем командовать флотами или, упаси боже, править государством. При жизни отца и братьев он мог себе это позволить, с неистовым упорством пытаясь найти сказочные страны, куда еще не ступала нога человека.

Наслушавшись в портовых кабаках о землях великанов и карликов, где можно добыть черный жемчуг, о морских чудищах и гигантской Белой Птице, увидеть которую означает обрести бессмертие, юный герцог, известный буйным товарищам под именем Счастливчик Рене, уходил в океан. Удача сопутствовала ему. В двадцать с небольшим он впервые поднялся на капитанский мостик и вскоре стал известен как самый удачливый и отважный маринер Благодатных земель. Многие корабли исчезали без следа, но «Созвездие Рыси» всегда возвращался с удачей. Куда бы добрался Счастливчик на своем «Созвездии», неизвестно. Возможно, он и нашел бы пресловутую страну Алых роз, но жизнь рассудила по-своему, заставив отчаянного капитана взяться за дела государственные.

Разумеется, Арция не преминула воспользоваться случаем, дабы покончить с амбициями Гнезда Альбатроса, оставшегося без вождей. Но имперская армада, пойдя за шерстью, вернулась хорошо остриженной, если не обритой. Рене воевал по собственным правилам, которым имперские флотоводцы ничего не могли противопоставить. Вскоре был заключен мир, опять же на очень выгодных для Эланда условиях — Рене проявил себя столь же толковым политиком, как до этого непревзойденным адмиралом. С тех пор его жизнь состояла из государственных дел, изредка перемежаемых приграничными военными стычками.

Проклиная про себя нынешнее положение, герцог Аррой выполнял свой долг, но по ночам ему продолжали сниться золотые пески неведомых берегов и отчаянные абордажи, в которых он первым прыгал на борт вражеских кораблей. Просьба Марко разбередила буйную душу приговоренного к власти флибустьера, и Рене с энтузиазмом взялся за дело, благо в полуночном дворе, окруженном высокими толстыми стенами, было относительно прохладно. Впрочем, через половину оры Марко так не казалось. Юноша запыхался, белая рубашка насквозь промокла, а дядюшка, казалось, почти не шевелился, одним небрежным движением кисти отводя самые хитрые удары племянника.

До этого дня принц считал себя хорошим фехтовальщиком. Он, конечно, уступал братьям и Шандеру да и, что греха таить, и Ланке тоже, но даже для них он был достаточно серьезным противником. Рене же все выпады отражал с такой легкостью, что юноша был готов разрыдаться. Если бы не опрометчиво собранные им зрители, среди которых находилась и Марита, Марко давно бы опустил шпагу, но теперь приходилось держаться, несмотря на то, что сердце было готово выскочить из груди, а слипшиеся волосы то и дело закрывали глаза.

— Ты совсем загонял мальчишку, — наконец не выдержала Ланка, с восхищением наблюдавшая за адмиралом. — Жаль, что моим мужем будет всего-навсего твой племянник.

— Погоди, рыжая, вот доживу до дядюшкиных лет, и я так же буду драться, — хрипло выкрикнул Марко.

— Ты доживи сначала, — хмыкнула Ланка, прикусив губку. — И вообще, ты бы лучше отдохнул, а я пока потренируюсь. Ну, пожалуйста, брат, поимей великодушие…

Будь Марко в состоянии продолжать, он бы с негодованием отказался — Бог знает, когда снова выпадет удача пофехтовать с Рене, но принц понимал — еще немного, и, под сочувственные улыбочки «Серебряных» и родной сестрицы, он в изнеможении рухнет на землю на глазах у несравненной Мариты. Ланка, не думая об этом, давала ему возможность почетного отступления. Марко, приняв вид святого Урса,[75]— который, как известно, отдал нищему единственную миску с похлебкой, не успев даже зачерпнуть из нее, — передал сестре шпагу и кинжал и присоединился к зрителям.

Илана встала в позицию, глаза ее стали серьезными. Серия стремительных выпадов, свист воздуха и звон столкнувшихся клинков… Движения девушки были быстрыми, точными, грациозными; казалось, вокруг неподвижного адмирала взвихрился маленький смерч. Зрители затаили дыхание, только звон металла о металл, резкие выдохи и топот подкованных сапожек нарушали тишину, отражаясь от стен двора. Однако натиск пропал втуне — Илана лишь сбилась с дыхания, так и не пробив выверенной до мелочей защиты человека, привыкшего измерять свою жизнь длиной шпаги. Он почти не двигался, лишь иногда плавно меняя позицию; все ее атаки — мощные, сильные, когда в каждое движение вкладываешь всего себя — останавливались едва заметным движением кисти. Будь она среди зрителей, она была бы вне себя от восторга; сейчас же мастерство Рене ее бесило, заставляя раз за разом совершать все новые ошибки.