Он, наконец, заметил Марго; она увидела на его губах слабую улыбку.

Он что-то забормотал; она склонилась над ним, чтобы разобрать слова.

— Ты пришла… — сказал он. — Дорогая… этого достаточно. Это все, о чем я молил Господа… Ты не забыла…

Она прижалась щекой к лицу Ла Моля; он попытался поднять руку и коснуться Марго, но усилие заставило его застонать; лоб графа покрылся испариной.

— Ты не должен двигаться, — сказала Марго. — О мой дорогой, что я могу сделать? Почему я опоздала?

— Ты пришла. Этого… достаточно, — снова заговорил он.

Тюремщик молча вошел в камеру.

— Мадам, вы должны уйти. Мадам, я весьма сожалею. Поступил приказ, и я не мог предотвратить его выполнение. Я не в силах был ничего сделать.

Она кивнула.

— Приказ, — повторила Марго; ей показалось, что она видит улыбающееся лицо матери. — Я понимаю. Я понимаю.

Генриетта ждала ее в коридоре с платком, поднесенным к глазам.

— Аннибал… тоже? — пробормотала Марго.

Генриетта кивнула.

Они вдвоем вышли к карете. Теперь не было необходимости разыгрывать из себя двух несчастных женщин, пришедших попрощаться с возлюбленными.

Толпа собралась на площади Мятежников, чтобы лицезреть казнь двух мужчин, вступивших в заговор с целью убийства короля. Это событие привлекло внимание людей, потому что обреченных считали великими любовниками — один из них был возлюбленным самой королевы Наваррской, другой пользовался благосклонностью герцогини Неверской.

Толпа роптала. Люди обвиняли жестокую королеву-мать. Она была причиной всех бед Франции. О ней писали книги. Говорили, что ревность к дочери заставила Катрин мучить ее возлюбленного и принять решение о его казни. Любые обвинения в адрес королевы-матери казались недостаточными. Народная ненависть к ней выплескивалась наружу во время публичных церемоний.

— У него была восковая фигурка короля…

— О! Пора этому сумасшедшему покинуть сей мир.

— Тсс! Неизвестно, кто нас слышит. И что, если он умрет? Кто займет его место? Наш щеголь из Польши? Коротышка Аленсон? Это клубок змей.

Послышался скрип колес крытой двуколки; толпа на время притихла.

Затем кто-то прошептал:

— Говорят, его безжалостно пытали с помощью испанского сапога. Их обоих мучили… Ла Моля и Коконна. Они не могут самостоятельно прийти на место казни.

— Несчастные джентльмены. Несчастные красавцы.

— Как долго мы позволим этой женщине править страной?

Скрип прекратился; двух мужчин подняли на эшафот.

Толпа взирала на происходящее; многие, не таясь, плакали. Казалось жестоким обречь людей на смерть за изготовление восковой фигурки человека, и так уже стоявшего на краю могилы. Даже после пыток жертвы не потеряли величественной привлекательности.

Палач жестом велел своим помощникам положить Ла Моля на плаху.

— Пришел ваш час, месье, — сказал он.

— Я готов, — ответил Ла Моль. — Прощай, моя дорогая.

Палач положил его в нужное место.

— Вы хотите еще что-нибудь сказать, месье?

— Я лишь прошу вас засвидетельствовать мое почтение королеве Наваррской. Передайте ей, что я умер с ее именем на устах. О, Маргарита, моя королева… моя любовь.

Он опустил голову на плаху и стал ждать, когда опытный палач отсечет ее мечом.

Толпа горестно ахнула.

Пришел черед Коконна. Короткая пугающая тишина, бормотанье, блеск меча; голова Коконна покатилась по окровавленной соломе к голове его друга.

Катрин торжествовала. Теперь было ясно, что король умирает. У него не осталось сил даже на то, чтобы передвигаться в паланкине. Он не покидал спальню.

Стоял май; солнечный свет заливал покои. Возле постели короля сидела юная королева; она украдкой вытирала слезы, которые не могла сдержать. Лицо Мадлен было искажено страданием. Бледная печальная Мари Туше скорбно смотрела на Карла. Эти оберегавшие его женщины понимали, что конец близок.

Марго тоже находилась здесь, но Катрин догадывалась, что дочь думает не о короле. Она была молчалива; Катрин говорила себе, что у Марго «временно разбито сердце» из-за смерти Ла Моля. Каким непростым человеком была Марго! Документ, составленный ею недавно в защиту мужа, изумил Катрин. Она поняла, что ее дочь относится к числу умнейших людей королевского двора. У Марго было мышление юриста; месье Паре говорил, что она могла при желании стать его лучшей ученицей. У нее был живой, острый, изворотливый ум Медичи, однако она унаследовала много черт у своего деда, Франциска Первого; чувственность превалировала в ее натуре над более достойными качествами. Она проводила много времени за письменным столом, была мечтательницей; Марго обладала богатым воображением, постоянно придумывала приключения, если они не случались с ней сами. Она всегда была главной героиней событий, происходивших с ней в реальности или в ее сочинениях. Она постоянно писала мемуары; Катрин знала, что они представляют из себя удивительные версии происходящего при дворе, причем Марго изображалась в них центральной фигурой всех любовных романов и интриг.

Глядя сейчас на дочь, Катрин вспомнила о том, что после казни Марго приказала принести ей головы погибших; вместе со своей легкомысленной подругой, Генриеттой де Невер, она забальзамировала их и поместила в украшенные драгоценными камнями шлемы; девушки ласкали головы, вспоминали о прежних удовольствиях, завивали им волосы, плача при этом от горькой радости. Нет, Катрин могла не бояться Марго в те моменты, когда сентиментальность девушки брала верх над ее умом.

Карла также уже не следовало бояться. Его сын умер, второй ребенок, девочка, не мешал Генриху подняться на трон. Карл не должен был протянуть больше нескольких часов. Аленсон и Наваррец находились под домашним арестом; Монтгомери и Коссе следовало устранить при первой возможности. Зачем ей медлить? Катрин выскользнула из спальни умирающего, отправилась в свои покои и вызвала к себе шестерых самых преданных ей людей.

Когда они предстали перед Катрин, она сказала им:

— Скачите как можно быстрей в Польшу. Король мертв… или близок к смерти. Да здравствует король Генрих Третий!

Когда они ушли, Катрин с удовлетворением улыбнулась. Настал великий момент, которого она давно ждала. Ее дорогой Генрих станет королем.

Но Карл цеплялся за жизнь в своей спальне.

Он беспомощно рыдал на руках Мадлен.

— О, Господи, сколько крови! — бормотал Карл. — Господи, прости меня. Сжалься над моей душой. Я не понимаю, где я нахожусь. Мари, Мадлен, не покидайте меня. Не оставляйте меня одного ни на мгновение. Скажи мне, где я.

— В моих объятиях, дорогой, — сказала Мадлен. — Ты в безопасности.