Эта мысль вернула мне силы и решимость. Я набрала повод. Флоренция подчинилась мне довольно легко, наверное, уже достаточно набегалась, поэтому соглашалась пойти на уступки. Кроме того, тренировка как раз в том и состоит, что какое-то время лошадь идёт галопом, а потом — шагом, и Флоренция должна была уже к этому привыкнуть. Мягкий шаг, совсем без подскоков, позволил мне собрать обрывки мыслей более или менее воедино.

Я решила, что на всякий случай не поеду по прямой. Пусть они там все делают, что хотят, я сверну у лесочка, доберусь до дороги на Лип-ков, а потом кружным путём подъеду с другой стороны и направлюсь прямо на задворки к знакомым Моники. Дом с левадой узнаю издалека.

Я выполнила свой дьявольский замысел. Заплутала я только два раза. Флоренция мне подчинялась, все время послушно шла шагом и не настаивала на том, чтобы перепрыгивать все, что встречается по пути. Хотя препятствий на дороге было много, можно сказать, она и состояла из сплошных препятствий. Может быть, лошади не нравилось то, что эти препятствия окружало, слишком мало оставалось пространства для приземления, а в тесноте она прыгать не любила. Ветки деревьев хлестали меня по лицу, запутывались в волосах и пытались выколоть глаза. Мне казалось, что все это длится уже день, неделю, полгода, целую вечность… Но на часы я не смотрела, потому что была уверена: стоит мне увидеть, который час, как я упаду с лошади. А вот на то, чтобы идти пешком, я уже совершенно неспособна. И долго ещё не смогу ходить…

Дорогу на Липков я не узнала, в отчаянии и на всякий случай просто повела лошадь направо и не могу описать облегчение, которое заполнило всю мою душу, когда я увидела домик с крышей, похожей на туристическую палатку.

Моя идея воплотилась в жизнь. Ещё три километра, и я окажусь в безопасном месте, скорее всего, бездыханной, но это уже все равно…

А эта зараза все шла себе и шла широким шагом и снова выражала желание пробежаться галопом! Машина, а не лошадь!

Зигмусь Осика сидел на траве у дороги с какой-то палкой в руке, с забинтованной ногой и заплаканный. При виде нас он вскочил как ужаленный, упал, подпёрся палкой, хромая, выбежал на середину дороги и раскрыл объятия. Издаваемых им воплей я совсем не могла разобрать. Флоренция немного ускорила шаг, добровольно остановилась возле него и положила ему голову на плечо. Я продолжала на ней сидеть.

К Зигмусю не сразу вернулся дар человеческой речи.

— Иисусе!.. Ты тут, любимушка моя!.. Вы её?.. О черт! С места не могу двинуться, я уж думал… Боже мой!.. До самой смерти…

Руками я ещё владела, поэтому вяло и с трудом выгребла из кармана горсть сахара и протянула Зигмусю.

— Вот, дай ей. Я уже не могу.

Зигмусь вырвал у меня из рук сахар и сунул своей обожаемой. Флоренция сняла с его плеча голову и жадно схрумкала сахар. А он гладил её, целовал, похлопывал, осматривал. Под влиянием невероятного облегчения и счастья ко мне быстро возвращалась способность думать.

— Вы на ней подъедете?.. Я не смогу её вести, ногу подвернул. Ничего, дня через три пройдёт. Она и так пойдёт, сама… Эта палка может ей не понравиться, а мне приходится на неё опираться, так что я сзади останусь…

— Где Гжесь? — спросила я слабым голосом.

— С ментами вопросы решает. Панна Моника уже сюда едет, мы ей позвонили, может, она уже и приехала…

Я доехала к дому приятелей Моники, и этот последний отрезок пути потребовал от меня всех сил. Эмоции угасли, осталось только все прочее. Моника в этот момент в страшной спешке выходила из машины, знакомые её выскочили из дому, Зигмусь, подскакивая на одной ноге, почти догонял нас. Я могла наконец сложить с себя ответственность.

И тогда оказалось, что я не в состоянии слезть с этой чёртовой лошади. Я закаменела, как булыжник, и ноги у меня напрочь онемели.

Не только ноги, но и ребра, позвоночник и прочие анатомические подробности. Я в ужасе подумала, что так навеки и останусь, разве что лошадь ляжет, но и это будет не слишком здорово, потому что она придавит мою ногу. Так или иначе, мне конец.

Мне удалось расстаться с Флоренцией только при усиленной помощи друзей. Я вспомнила, как оно бывало при первых весенних поездках на мотоцикле, тяжело вздохнула, полежала на животе минут пятнадцать и отважилась на героическое усилие. Я встала на ноги. Моника подвезла меня к моей машине, которая спокойно стояла там, где я её оставила. Её не украли и не попортили, что я посчитала очередным чудом. Зато листья подорожника потерялись.

О том, что за это время произошло, мне начали сообщать немедленно, только немного бессвязно. Ни один из трех нападавших не ушёл безнаказанным, но в то же время никто из них не получил телесных повреждений, грозящих уголовным делом. У одного оказалась вывихнута рука, но зато у Зигмуся была вывихнута нога, значит, они были квиты. Правда, Зигмусь вывихнул ногу уже после драки, случайно провалившись в кротовую нору, но никто не собирался вдаваться в такие подробности. Тех троих обвинили в разбойном нападении на человека, а Гжесь стал свидетелем. Их задержали, правда, ненадолго, но все-таки и это служило некоторым утешением.

Моника занималась лошадью. Она вытирала её, поила, осматривала её копыта, вытаскивала веточки из гривы.

— Почти шесть часов, — сказала она потрясённо, с благоговейным ужасом. — И ведь выдержала такое и даже не взмокла, совсем свеженькая, и уже отдохнула! Где вы с ней были?!

— Везде, — мрачно ответила я, крутя головой и удивляясь, почему у меня болит даже шея. — Идти я не могла, поэтому мне пришлось на ней ехать. Вернулись мы кружным путём, потому что я боялась бандитов. Это русские были?

— Один русский и два наших, — сообщил Зигмусь, который стоял рядом, опираясь на палку. — Как все произошло? Как вы сумели с ней справиться?

— Она меня любит, — напомнила я им и рассказала все, как было. Они слушали меня с пылающими щеками. Я без малейших претензий смирилась с тем, что они совершенно не оценили моих героических усилий и умилялись исключительно тому, что делала Флоренция.

— Так ведь это почти двадцать километров! — воскликнула Моника. — Господи, какая кобыла! И ей это совсем не повредило, каким чудом?..

— Если бы она не была дочкой Дьявола… — начал Зигмусь с набожным восхищением и осёкся.

Я с трудом повернула к нему голову. Моника недоумевающе посмотрела на него поверх крупа лошади.

— Что? — удивлённо спросила она. Зигмусь словно лишился языка. Он страшно покраснел, замер на месте, пробормотал что-то себе под нос. Потом затравленно огляделся по сторонам, словно искал путь к бегству. Он был страшно смущён и взволнован, казалось, даже просто напуган.

— Дочь Дьявола… — пробормотал он тихонько.

Мы смотрели на него в остолбенелом молчании.

* * *

— И сколько это будет продолжаться?! — рычала я в бешенстве, которое только усиливалось от моего плачевного физического состояния. — Что же это такое, чтобы закон был настолько бессилен?! Для чего наша родная исполнительная власть?! Они что, до Страшного Суда будут по нашим головам ходить?! Когда это кончится?!