И когда над северными границами империи нависла угроза со стороны варварских племен (250 г.), император Деций велел всем своим подданным – под страхом смертной казни – принести жертву его Гению, чтобы снискать благоволение свыше. Этот указ не был направлен против христиан. Более того, осуществить его было сложно, и едва ли власти старались найти и наказать каждого, кто не появился на официальном жертвоприношении{707}. Когда на следующий год Деция убили в бою, эдикт отменили. Однако в 258 г. Валериан стал первым императором, который начал гонения непосредственно на Церковь. Он приказал казнить клириков и конфисковать собственность высокопоставленных христиан. Но опять же казнили, видимо, немногих, а два года спустя Валериан попал в плен к персам и там умер. А его преемник Галлиен отменил эдикт, и христиане получили 40 лет мира.

Понятно, что Валериана беспокоила организационная сила Церкви, а не ее верования и ритуалы. Церковь была новым феноменом. Христиане воспользовались отличной системой имперских коммуникаций, чтобы создать институт с таким единством структуры, какого даже и не пыталась добиться ни одна из вышеупомянутых традиций. Каждой церковью руководил епископ (блюститель). Считалось, что его власть восходит путем преемства к апостолам Иисуса. Епископу помогали пресвитеры и дьяконы. Сеть таких общин, почти идентичных, стала чуть ли не империей внутри империи. Епископ Ириней Лионский (ок. 130–200 гг.), желавший создать ортодоксию, исключающую агрессивных сектантов, говорил, что у Церкви есть единое правило веры, ибо епископы унаследовали свое учение непосредственно от апостолов. Это не только новая идея, но и чистейшая фантазия. Из посланий Павла видно, что его отношения с учениками Иисуса нельзя назвать идеальными, а его учение было несколько иным, чем у Иисуса. У каждого из синоптиков есть своя специфика, а Иоаннов корпус отличается от любого из них; кроме того, имели хождение и другие Евангелия. Когда христиане, в конце концов, сформировали библейский канон (между IV и VI в.), под одной «обложкой» оказались авторы с разными точками зрения.

К сожалению, в христианстве возникло слишком сильное стремление к интеллектуальному единству: такой идеал осуществить было невозможно, и он был чужд другим религиозным традициям. Скажем, раввины никогда не пытались создать единый центральный авторитет: ни один раввин и даже Бог не диктовал иудеям, каких теорий придерживаться{708}. Будда резко отвергал концепцию религиозного авторитета. Понятие о едином правиле веры и структурированной иерархии было незнакомо многообразным традициям Индии. Китайцы старались видеть плюсы во всех великих учителях, сколь угодно разных.

За 40 лет после смерти Валериана Церковь сделалась еще более опасной в глазах властей. Когда новоизбранный император Диоклетиан перенес свою резиденцию в Никомедию (287 г.), на противоположном холме возвышалась христианская базилика, казалось, бросавшая вызов имперскому дворцу. На протяжении 16 лет Диоклетиан не предпринимал мер против Церкви. Однако он твердо верил в Pax deorum, а дела империи шли неважно. Соответственно, христианский отказ почитать богов его все больше раздражал{709}. Наконец, 23 февраля 303 г. Диоклетиан потребовал снести дерзкую базилику, а на следующий день запретил христианские собрания и повелел разрушать церкви и конфисковывать христианские писания. От всех мужчин, женщин и детей под страхом смертной казни требовалось собираться на площадях и приносить жертвы богам Рима. Однако указ был выполнен лишь в нескольких областях, а на западе, где христианских общин было мало, и вовсе забыт. Сложно сказать, сколько людей погибло. Христиан редко разыскивали, если они не являлись на жертвоприношение; многие впали в отступничество или нашли отговорки{710}. Большинство казненных добровольно пошли на смерть, и епископы эту практику не одобряли{711}. Когда Диоклетиан отрекся от престола (305 г.), эти эдикты утратили силу, хотя их и попытался на два года (311–313 гг.) возродить император Максимин Даза.

Однако культ мучеников стал играть огромную роль в христианском благочестии: они доказывали, что Иисус не уникален и у Церкви поныне есть «друзья Божии», великие святые. Мученик был как бы «вторым Христом», а подражание Христу до смерти сделало его частью современной реальности{712}. «Деяния мучеников» осмысляли эти героические смерти как чудеса, являющие Божье присутствие, ибо казалось, что мученики не чувствуют боли. Виктриций, епископ Руанский (V в.), говорил конгрегации: «Да не пройдет и дня без нашего внимания к этим сказаниям… Этот мученик не дрогнул под пытками, этот торопил медлящих палачей, этот с готовностью глотал пламя, а этого резали на куски, а он стоял спокойно»{713}. Папа Геласий (понтификат в 492–496 гг.) объяснял: «Они вынесли больше, чем может вынести человек, и не своей силой, а благодатью Божьей»{714}. Когда христианскую рабыню Бландину казнили в Лионе (177 г.), ее товарищи «взирали своими очами через свою сестру на Того, кто был распят за них»{715}.

Когда молодую вдову и мать Вибию Перпетую арестовали в Карфагене (203 г.), ее посещали удивительные видения, которые доказали даже гонителям, что она близка к сфере божественного. Как заметил ее биограф, сам начальник тюрьмы почувствовал, что «в нас есть редкая сила»{716}. Через этих «друзей Божиих» христиане обретали уважение среди язычников и даже превосходство над ними. И все-таки в «свидетельстве» мучеников о Христе подчас была доля агрессии. Скажем, в ночь перед казнью Перпетуе снилось, что она превратилась в мужчину и борется с диким египтянином огромного роста: с помощью силы Божьей ей удалось повергнуть его на землю. Пробудившись, она поняла, что ей предстоит сразиться не с дикими зверями, а с самим Врагом, и победа будет за ней{717}.