Его мечты были лишены основания. В этот конкретный вечер, например, его пригласили только потому, что о нем писали газеты. Несмотря на высокие, по их словам, принципы, эти лицедеи разделяют одну черту со своими голливудскими братьями: они обожают быть среди знаменитых людей. Если они обедают с лейбористами, то предпочитают, чтобы это были лидеры оппозиции или министры, если становятся под знамена, то хотят идти рядом с Иэном Мак-Келленом или Анитой Роддик, а не каким-то неизвестным энтузиастом из Харло. Но если Фиона Грэй пригласила Саймона из-за того, что о нем пишут, то его талант ее не интересовал.

* * *

Вечеринка проходила в доме в Хэмстеде; Эдит показалось, что они добирались туда целую вечность и на первый взгляд – по крайней мере с улицы – таких усилий дом не стоил. Внутри все следы пребывания рабочих, обустроивших дом в 1890-х, были поглощены морем сверкающих деревянных полов и скрытых светильников. В большой гостиной собралось несколько небольших групп людей, которые что-то горячо обсуждали, но самый громкий шум, разумеется, доносился из кухни этажом ниже. Мы с Аделой стояли у плиты, в окружении мисок с бобами и пастой, сдобренной дивными морскими гадами, когда они вошли. Я почувствовал, как Адела толкнула меня локтем, продолжая беседовать с дизайнером, с которым мы никак не могли прекратить разговор.

Хозяйка дома подошла к Саймону и поцеловала его в щеку, не переставая рассматривать Эдит.

– Сначала выпейте, а потом позвольте мне вас представить. Вы знакомы с Дэвидом Сэмсоном? – Она указала на знаменитого комика, который оказался рядом, едва они появились на пороге. Эдит улыбнулась и взяла его руку, и он тут же поднес ее руку к своим белесым губам.

– Леди Бротон.

Эти его знакомые смачные интонации, он покатал имя на языке, наслаждаясь вкусом. Он произнес эти слова достаточно громко, и все стоявшие неподалеку оглянулись и мгновенно сопоставили Саймона и Эдит с историями, которые читали или слышали. Раздался негромкий ропот, их заметили. Эдит приняла подобострастие Сэмсона холодно, кажется сказала негромко:

– Просто Эдит.

Но Сэмсона так просто с толку не собьешь. Он схватил ее под руку и приготовился провести ее по комнатам. Он обернулся к озадаченной группе поблизости и объявил:

– Вы знакомы с графиней Бротонской? Не стоит и говорить, Эдит была в аду.

Я бы спас ее немедля, но Адела удержала меня. Я вот думаю, не испытывала ли она злорадного удовольствия от того, что Эдит демонстрировали, как пленницу римского триумфатора. Адела никогда не рисковала своим положением в старом лагере, отправляясь завоевывать новый, и я думаю, ей было трудно не испытать победного волнения. Саймон подошел к нам, сияя. Есть люди, которые содрогаются от одной мысли оказаться «предметом» новостей, и есть, наоборот, те, кто жить без этого не может. Саймон был их последних. Пока все присутствующие с легким любопытством провожали его взглядами, он был в своей стихии. Мы отошли, оставив Аделу обрабатывать ради меня довольно мрачного директора по кастингу.

– Как дела? – спросил я.

– Отлично, – ответил Саймон. – Замечательно.

– И что будет дальше?

– В смысле?

– Развод, свадьба, заявление для прессы?

Саймон поднял брови и развел руками.

– Ну и ну! – воскликнул он и рассмеялся, сверкнув зубами. – Ты говоришь совсем как моя мать.

Очень легко забыть, что даже у таких людей, как Саймон, бывают матери. Какая-нибудь достойная вдова мелкого чиновника в квартирке в Лезерхеде, не понимающая, что происходит. Он меня порядком разозлил.

– Ты же понимаешь, что зашел очень далеко? Ты не видишь, что сделал больно многим людям?

Он погладил меня по щеке.

– Да ладно тебе, – сказал он.

Безусловно, Адела получила от вечера огромное удовольствие. Настолько же, насколько Эдит измучилась, пока ее водили по комнатам, как священную корову. Адела наблюдала, как она старается завести светскую беседу с этими людьми, которые так поразительно походили на «обычных людей» – тех самых, от которых Эдит так хотелось навсегда сбежать в юности, на что она потратила столько сил и времени. По иронии судьбы, как бы ни был ей ненавистен «мир игры в имена», Эдит постепенно привыкла к утешительному уюту закрытых клубов. И вдруг она снова оказалась в чистом поле, где никто не знал людей, с которыми она знакома. Она была на грани паники. О чем говорить с людьми, с которыми у вас нет ни общих интересов, ни общих знакомых? Проведя столько времени в Бротоне, она и забыла.

– Надеюсь, она довольна тем, что происходит, – сказала Адела, кутаясь в пальто, когда мы тронулись в длинный путь на юг.

– Да?

– Нет, ну правда! Что она натворила? И уйти, не родив ребенка! Теперь, если дверь захлопнулась, она захлопнулась навсегда. Какая дура!

Меня до сих пор временами повергала в шок житейская мудрость моей жены, которая так прекрасно уживается в ней с ее большой и – я точно знаю – вполне искренней добротой.

– Разве не лучше, что у них нет детей?

– Лучше для кого? Лучше для Чарльза и Гуджи. Не для нее. Родить наследника – единственно верный второй шаг первой жены. Вспомни триумф Консуэло Вандербильд, когда она вернулась в ненавистный Бленхейм в качестве матери нового герцога. Для малышки Эдит подобное уже невозможно. – Она устало вздохнула. – А он!

– Я думал, он тебе довольно симпатичен.

– Он приятный, этакий миленький глупенький блондинчик, но вряд ли это судно, которому можно доверить такой важный груз, как счастье всей твоей жизни. О чем она только думает!

Похожие мысли мелькали в это же самое время в голове Эдит. Она чувствовала что-то вроде тоскливого разочарования, охватывающего все ее существо. Она побывала на очередной «шоу-бизнес-вечеринке» – это определение эхом отозвалось в ее голове, – и она вспомнила образ, который некогда создавала для себя: эффектные актрисы, чрезмерно накрашенные красавицы в платьях от-кутюр с блестками, глубокомысленные и взволнованные писатели-евреи, читающие что-то компаниям по углам, певцы, помогающие выйти на улицу пьяному пианисту, и все время – стеклянный звонкий смех, прорезывающий воздух… По правде говоря, если подумать, то она взяла всю сцену, почти ничего не меняя, из «Все о Еве». Это имело так мало общего с этим сборищем заурядностей, поедающих диетическую пищу и рассуждающих о своем отпуске в Греции.

Не радовало ее и то, что они разглядывали ее с любопытством, как посланницу иного и, очевидно, неодобряемого ими мира. Она не была безразлична к манящему блеску сцены, но она начала замечать, что качество блеска как такового самих артистов не очень волнует. И, что еще хуже, она чувствовала, что вошла в эти неизвестные края не как звезда (на что она втайне рассчитывала), а как полоумная чудачка.

– Какое жуткое сборище! Что это за люди? Саймон никогда не отвечал на такие вопросы, да они и были более-менее риторическими. Оба понимали – Эдит имеет в виду, что находит театральную публику «обычной», хотя прямо этого не говорила. Саймон – отчасти потому, что его не интересовало, обычные они или нет, так как это не имело отношения к делу, отчасти потому, что подозревал (в самой глубине души), что по ее стандартам он и сам был довольно обычным, – никогда не принимал этот вызов.