— В каком, мать ети, астрале?! Ты в повозке своей сидишь!!!

— В нашем измерении — в повозке. А в разрезе нашей Вселенной — в астрале.

— Кстати, а что в соседнем фургоне? — я ухватил химика за воротник и перевёл его взгляд в нужном направлении.

— А, здесь… тут нет ничего. Немного пороха — и всё.

— ПОРОХА?!!

Я опрометью бросился к соседнему фургону, полоснул закрывающий его полог из высохших бараньих шкур выхваченным ножом, заглянул внутрь…

Несколько мешков. Я тут же разрезал ближайший ко мне — посыпалась знакомая серая пыль. Оставалось вернуться обратно к Философу:

— У тебя, знаю, есть горшок земляного масла. Давай сюда!

К чести этого обдолбанного укурка надо признать, что даже будучи в других измерениях, он все команды понимал чётко, как собака, а его руки двигались словно сами по себе. Я выхватил протянутый мне объёмный двухведерный горшок, бегом вернулся обратно и принялся делать струйкой земляного масла узкую дорожку от кучки сыпавшегося на землю пороха к ближайшему онагру, который, как я надеялся, спасёт меня от ударной волны.

— Шмель! Хватай лейтенанта и уводи людей к четвёртой тысяче!

Он, видевший мои торопливые манипуляции, согласно кивнул и опрометью бросился выполнять приказ, прекрасно понимая, что сейчас будет что-то ужасное. Расчет онагра продолжал работать — возможно, измученные баллистарии, облитые вонючим потом, уже ничего не соображали.

Итак, кирасиры дожимают последние ряды наёмников, втискиваясь между фургонами; я без труда различаю их яростные лица, возвышающиеся над остатками нашей толпы. Мои бойцы улепётывали во все лопатки, волоча под руки Философа.

Я отбросил щит и меч и, склонившись, чиркнул кресалом. Огонёк побежал к фургону, а я, наоборот, подальше от него, — под защиту станины метательной машины. Онагр располагался вовсе не так близко, как мог бы подумать читатель: я, вкладывая в бег все ресурсы своих сил, добежал к нему вовсе не за два удара сердца. У меня потемнело в глазах от напряжения, воздуха не хватало, а сердце, казалось, сейчас разорвёт грудь — вот так я бежал! Я услышал звук первого взрыва под телегой, и в это время как раз кинулся наземь, за станину, увлекая за собой баллистария, попавшегося, что называется, под руку, и надеясь, что остальные окажутся не лопухами. А потом грохнуло по настоящему…

Меня окатило тёплой волной воздуха, слегка прихватившей дыхание. Переждав немного, я поднял голову.

Вверх устремился уже знакомый мне клубящийся гриб мутно-серого дыма, смешанный с землёй, на ножке которого угадывалось зловещее кольцо, в целом создавая схожесть с бледной поганкой. Ножка «гриба» уже оторвалась от земли и спешила догнать «шляпку», чтобы вместе с ней превратиться в один клубок дыма и пыли. Обломки фургона раскидало на большое расстояние; некоторые из них ещё продолжали падать, и я боязливо покосился в небо над головой.

Взрыв напрочь отбил у всех желание сражаться, покрыв пространство, окружающее его центр, трупами людей и лошадей из обоих армий. Он настолько шокировал всех, что, казалось, даже раненые люди и животные старались ржать и орать потише; впрочем, это объяснялось, пожалуй, массовой контузией.

Я встал, отряхнулся, оправил шлем и доспех и, насвистывая фривольную песенку, подслушанную в «Сладких кошечках», в полный рост зашагал к центру взрыва. А что ещё я мог бы сделать, чтобы не сойти с ума от осознания, сколько жизней я загубил одним махом? — да у меня такого количества ни разу за двадцать с лишним лет не случалось!!! Я видел оторванные взрывом руки и головы, обезображенные тела — видел то, о чём раньше мне говорила жена, а я никак не мог поверить в то, что воздух может разрывать людей и животных на куски, слово тряпки.

Я нюхал стойкий, терпкий запах крови, смешанный с дымом дьявольской серы, пытаясь осознать чудовищность произошедшего. С повозки Философа сорвало покрывало, а её саму опрокинуло. Фургон слева устоял, хотя остался без покрытия, словно давний труп, выставивший напоказ обнажённые рёбра дуг. В нём угадывался груз горшков; готов поспорить, во многих ещё оставалось вино. От тех, что сражались справа и слева от места взрыва, не осталось ничего существенного…

На меня таращились во все глаза бойцы обеих армий; я поднял свои брошенные щит и меч. Не спеша прицепил ножны к поясу, надел щит на руку, встряхнул. Вынул меч, крутанул «восьмёрку», постучал им по щиту:

— Господа, предлагаю закончить на сегодня! Всем спасибо, все свободны!

Моё поразительное обаяние оказалось настолько велико, что тяжёлая кавалерия противника повернула прочь! Впрочем, возможно, некоторую лепту в её отступление внесли наши опомнившиеся арбалетчики, вновь выдвинувшиеся вперёд и давшие пару залпов, а также слаженное движение четвёртой тысячи, которая двинулась на сбившуюся в кучу конницу сплошной стеной щитов, выставив копья, за которой укрывались те же арбалетчики. К тому же, после моих слов все баллистарии, как по команде, возобновили обстрелы: они закладывали камни покрупнее, и те летели ближе, обеспечивая скучившимся врагам ещё более ужасные увечья.

Но, возможно, у противника просто не осталось в живых тех, кто своим задором мог бы вдохновить людей на новый приступ, — как знать?

Не знаю, послужил ли мой взрыв для нашего командования своеобразным толчком к новому ходу, или так случайно совпало, но центральный легион пошёл на врагов атакой в лоб. Между ним и нашим проскочила кавалерия, и не просто лихая конница, а с имперским штандартом! Ого! — Божегория на удар конной гвардии отвечала ударом своей!

Опять-таки не берусь судить: то ли командование дало гвардейцам конкретный приказ спасать наш легион, то ли командир наших панцирников решил, что направо — цель более лёгкая, но наша кавалерия кинулась вдогонку за отступающими конниками врага, оказавшимися в невыгодном положении: их лошадки изрядно выдохлись, и поэтому божегорцы быстро их настигали, а развернуться лицом навстречу моральных сил уже не хватало, да и вряд ли это помогло бы.

Началась бойня: одни кирасиры получали по затылку удары мечей от других кирасир. Наша конная гвардия без труда обошла палисады справа и зашла в тыл левого фланга ледогорской армии, что обернулось его полным разгромом и потерей всех находившихся там метательных машин.

Как оказалось впоследствии, из четырёх наших баллист уцелели две: остальные всё-таки удалось сжечь ракетами. В строю осталось баллистариев на полтора расчета для обслуги, примерно столько же уцелело и наёмников, ушедших на прикрытие пяти метательных машин (одну, как помните, враги уничтожили в дороге). Но противнику прикрывать свой левый фланг стало уже нечем: конница «закончилась», а их ракетчики банально расстреляли все боеприпасы, бросили свои станки и ушли по горам не торопясь. Смастерить замену брошенным приспособлениям никакого труда не составляет: нужны лишь гладко обточенные жерди да металлические скобы, их стягивающие — вот и оставили их без жалости. Это вам не баллисты строить, где требуются плотники-виртуозы и специально пропитанная дубовая древесина, и поэтому командиры, не колеблясь, готовы отдать полсотни жизней ради спасения одного ценного механизма.