Оба молчали.

— Она столько говорила о Божьей помощи, — наконец вздохнул де Шартр, — о Его любви к ней…

— Может быть, пришло время проверить ее слова? — осторожно заметил Ла Тремуй. — И позволить Господу самому отличить зерна от плевел? Вы — король. Мы подчинимся любому вашему желанию, государь.

Король отвернулся от канцлера и фаворита. Он не сомневался, как эти двое ответят на его вопрос: «Что ему делать с Жанной?» Он был неприятен самому себе оттого, что соглашался с ними. И чувство своего унижения еще больше отторгало его от взбалмошной сестры. Почему он должен потакать ей? Думать о ней днем и ночью и тяготиться этими думами? Сносить ее оскорбления? Де Шартр прав: вернись она, все начнется сызнова! Она не даст ему спокойного житья — будет изводить его своими кровожадными планами! Деревенская девчонка, возгордившаяся своей кровью, подкидыш!

Он — король! Она — его выдумка. Тень. Ему решать ее судьбу, а не Жанне — его.

Высокие башни неприступного Боревуара повергли Жанну в уныние, но мир изменился в одночасье. Синяя лента Соммы вдалеке вдруг стала теплой и ясной, радостны и зелены леса, птицы запели так, точно они пытались уловить и повторить пение райских птиц.

Не успела она откинуть край плаща, подняться, когда телега, проехавшая мост надо рвом, миновав две крепостные стены, въехала в древние ворота замка. А дальше и случилось то, что заставило измениться мир — Жанна услышала радостный вой герольдовых труб — так встречали победителей!

Держась связанными руками за край телеги, Жанна увидела у высоких деревянных дверей, ведущих в замок, стайку женщин, из которых, на фоне прислуги, выделялись три дамы. Они точно олицетворяли собой три возраста: первая, с тростью в руках, в центре, была стара; та, что стояла слева, — совсем молода; и третья, по правую руку от старухи, — средних лет.

Жанна недоумевала — почему трубили герольды, а совсем юная хозяйка замка держит в руках букет полевых цветов. Та дама, что была средних лет, зашептала что-то служанке — все смотрели на связанные руки пленницы. Служанки следом зашептались между собой. Но старуха грозно вымолвила:

— Эй, солдаты! Кто из вас старший? Развяжите этой девушке руки!

Офицер, отвечавший за доставку Жанны по назначению, быстро бросил одному из стражи: «Выполнять!» — и уже через минуту Жанна растирала запястья.

Взглянув на всадников — не остановят ли беглянку! — Жанна осторожно спрыгнула с телеги.

— Душенька, — сказала старая дама. Прихрамывая, опираясь на трость, она сама подошла к девушке, обняла ее, опешившую, поцеловала ее в лоб. — Слава Господу! Как я рада этой встрече! — Она обернулась к двум другим дамам. — Сегодня мы будем пировать, и никто не помешает нам! Ну, что же ты! — нахмурившись, кивнула она юной даме. — Цветы же! Цветы!

Юная дама подбежала к Жанне и, поклонившись, протянула ей букет. Жанна взяла цветы в руки и, даже не задумавшись, погрузила в них осунувшееся лицо. И запахи детства, давно позабытые, заставили ее захлебнуться от счастья…

Сама того не зная, Жанна очутилась в удивительной компании. Старуха, графиня Жанна Люксембургская, в молодости — светская львица, была богатой теткой Жана Люксембургского, пленившего Деву. Дама средних лет приходилась отмеченному шрамами графу женой. Она, в девичестве де Бетюм, а по первому мужу — герцогиня Барская, имела от последнего взрослую дочь — опять-таки Жанну (девушку, подарившую пленной Деве букет цветов). Супруга Жана Люксембургского овдовела пятнадцать лет назад. Храбрый Робер де Бар, ее первый муж, которого она страстно любила, погиб при Азенкуре, сражаясь за Французскую Корону. (Это его младший брат, кардинал Луи де Бар, усыновил Рене Анжуйского!) И если тетка Жана Люксембургского просто не любила англичан, как злых чужаков, то его жена и падчерица, у которых англичане отняли мужа и отца — Робера де Бара, люто их ненавидели. Боревуар был своего рода антианглийским гнездом, где втайне надеялись, что французы наконец-то дадут проклятым годонам жару и выбросят их с континента!

Но у старой герцогини была еще одна причина, по которой она хотела как можно скорее заполучить Деву Жанну.

Это была тайна, и до времени она ее скрывала…

— Поухаживай за гостьей! — строго наказала юной госпоже старая графиня.

Измученной дорогой Жанне выделили трех служанок. За первые два часа пребывания в Боревуаре Жанне показали ее комнаты — в высокой башне, где был большой камин и добротная мебель.

— Если вы позволите, я прикажу принести вам несколько своих платьев, Жанна, — сказала ей девушка, герцогиня Жанна де Бар, унаследовавшая от отца его знаменитую фамилию. Неожиданно она смутилась. — Или… вы не носите платья?

— Ношу, милая герцогиня, — ответила Жанна. — Я же не на войне.

— Тогда я прикажу — они подойдут вам, не сомневайтесь!

Жанну отвели в купальню, где ее уже дожидалось деревянное корыто с горячей водой, от которой, полной благовоний, поднимался душистый пар. Служанки помогли Жанне раздеться и, как она не противилась, сами искупали ее. Еще одна девушка, сидевшая на высоком стуле у стены, играла на виоле и пела песни. Вначале служанки побаивались гостью замка, наслышанные о ее подвигах, но когда она оказалась раздетой, такой похожей на них, забыли о страхе. Работая мочалками, они уже смеялись вовсю. Жанне казалось, что из глубин ада она перенеслась в руке Господа на душистое облако, где ангелы ухаживали и пели для нее. Жанну обернули полотенцами и проводили в другую комнату, где гостья примерила новенькое платье юной герцогини де Бар. Оно оказалось Жанне почти впору, разве что швея перехватила материал на бедрах — юная герцогиня была чуть полнее.

Счастливым сном в своей опочивальне Жанна проспала до вечера…

Ее разбудила одна из служанок, помогла одеться и проводила Жанну на другой этаж — в огромную залу для приема гостей, где был уже накрыт длинный стол, бегали, ожидая подачек, псы, сновали слуги. Жанна де Бетюм сама указала на место, отведенное для гостьи. Вскоре в залу, точно с порывом ветерка, вбежала Жанна де Бар; последней, чуть припозднившись, опираясь на трость, вошла графиня Люксембургская.

Горел камин, обогревая просторную залу. Слуги зажгли свечи. Четыре Жанны принялись за ужин. Тут была и птица, подбитая в пикардийских лесах, и каплуны, взращенные в местных курятниках, и форель, еще утром пойманная графскими рыбаками в Сомме, и горячий хлеб, и вино — много старого доброго бургундского; стояло и молодое вино.

Никогда и никому Жанна еще не была так благодарна в своей жизни, как трем этим женщинам, принявшим ее как родную.

Конечно же она почти тотчас сказала им об этом. Ее признание разволновало дам. Но и они не стали тянуть — объяснили ей, на чьей стороне в этой бесконечной войне их симпатии. Все очень быстро встало на свои места. Жанна поняла, что рядом люди, которые хотят ей только добра.

— А ведь я — крестная мать вашего брата, душенька, — сказала старая графиня.