На сирийском фронте произошла очередная «мясорубка». Ожесточенные бои в воздухе и на земле в ходе встречных боев, одновременно начавших наступление израильских и сирийско-иракских войск, закончились ничейным результатом и большими потерями у всех.

Иорданский же фронт так и застыл по берегам реки. Единственным крупным событием на этом участке фронта стало грандиозное воздушное сражение с участием до четырех сотен самолетов, из которых две с половиной сотни — иорданских. Израильские «Миражи», «Мистеры» и «Фантомы» столкнулись с иорданскими «Нэтами», «Фантомами» и «Скайхоками». Подготовка израильских пилотов оказалась лучше, но число сбитых самолетов в итоге распределилось практически поровну.

Исходя из такой ситуации, ни арабы, ни евреи не хотели признавать чужие успехи и довольно жестко настаивали на своих условиях заключения договора о перемирии. Возможность заключения мирного договора даже и не рассматривалась. Единственная уступка, на которую шли, стиснув зубы, арабы — временное признание существование Израиля в довоенных границах. При этом, кстати, они требовали немедленного прекращения Израилю американской военной помощи, как гарантии того, что перемирие действительно будет соблюдаться.

— Черт бы их побрал, арабских политиков, восточных хитрюг и еврейских министров заодно, — снова не выдержал Томпсон. — Этот гадский Махус[4]… Ему бы не министром иностранных дел Сирии быть, а в Дамаске на улицах попрошайничать, для купца он слишком туп… Уперся как осел. И как мне кажется, считает, что русские за них и воевать готовы. У тебя по ним никаких новостей нет?

— Нет, — сразу вскинулся Генри. — Молчат, словно чего-то ждут или… что-то готовят. Объясни, отчего ты решил, что сириец надеется на русскую помощь?

— Общее впечатление. Намеки в речах, — Том задумался, стараясь как можно более четко сформулировать причины, из которых родился его вывод.

— Стоп, стоп, — Киссинджер улыбался, а глаза у него были добрые — добрые, как у Ленина из анекдота. — Я понял. Ты прав. Пока ты уговаривал сирийца, я конфиденциально встретился с русским послом. На пляже, — он махнул рукой в сторону окна. — Да, на пляже, принадлежащему этому отелю. Этот хитрый византиец тоже ничего прямо не сказал, но я понял из его намеков, что русские вмешаются только в одном случае — если будет серьезная угроза существованию Сирии, как государства. Пока же они просто наблюдают за нашими усилиями. Предлог у них железный — на следующий год заканчивается очередной срок пребывания Машерова на посту главы государства и якобы им сейчас не до внешней политики…

— «Гордиев узел», черт меня побери, — перебил его Том. — Генри, они и не вмешаются, потому что проблемы этого региона превратились в самый настоящий «гордиев узел». Развязать который не удастся никому, а рубить… не хватит сил даже у нашей страны. Вот они и смотрят, как мы барахтаемся в этом… э-э-э… гуано и ждут, сможем ли мы выплыть и сколько этой коричневой субстанции при этом проглотим. Как считаешь?

— Ты знаешь, я полагаю, что ты точно сформулировал проблему. Но решать ее как-то надо, несмотря на всю ее неразрешимость, — задумался Киссинджер.

— А если решиться наконец и развести противников. Заставить установить status quo ante bellum и привлечь миротворческие силы ООН для его соблюдения? — высказался Томпсон.

— Ты же знаешь, что в этом случае мы вынуждены будем сильно давить на Израиль. Что может вызвать недовольство еврейской общины в Штатах, — покачал головой Генри.

— Нет, не вызовет. Если подать эту идею грамотно. А еще — ввести в состав миротворцев части нашей армии и советских.

— Официально ввести русских на Ближний Восток? Да нас съедят живьем, со всеми потрохами и их содержимым, — удивление Киссинджера было заметно невооруженным взглядом.

— Подавятся, — усмехнулся в ответ Томпсон. — Потому что мы сделаем упор на том, что официально будут введены и наши войска. Тем более, что ты не успел прочесть последнюю сводку от Хелмса, а я прочел.

— Не смотрел, — согласился Киссинджер. — И что там?

— Садат связался со знакомыми с войны англичанами в расчете, что те сведут его с нами. А лимонники, как всегда, пытались сыграть в свою игру. Которую мы им немного поломали, — теперь улыбка Тома стала ласково-хищной, как у котика, играющего с мышью.

— Та-ак вот оно что, — задумчиво протянул Киссинджер. — А ты знаешь, может очень хорошо получится. Перетягиваем Садата на нашу сторону, миротворцев ставим так, чтобы на Синае были в основном наши, а в Сирии, черт с ними — русские. И показываем электорату нашу победу. Египет — наш… Да за такое я лично Пайковичу глаз на задницу натяну и скажу, что так и было, ой вей…

Заседание на следующий день было коротким. Киссинджер зачитал предложение об отводе войск, создании двухмильной разделительной полосы с введением сил миротворцев ООН, после чего предложил «уважаемым господам министрам» осудить это предложение в составе своих национальных делегаций. После чего они с Томом дружно отправились «купаться в море», оставив ошеломленных столь неожиданным поведением министров разгадывать полученную загадку.

Они перешли дорогу и прошли через ворота за заборчик, отделяющий пляж от городской суеты. Пляж, принадлежащий владельцу отеля «Вандом» и потому гости отеля могли посещать его бесплатно. Пляж, на вкус Томпсона, был средненький, потому что берег был покрыт не песком, как он любил, а камнем. Но именно этот пляж считался одним из престижнейших в городе, обязательном для посещения элитой. Томпсону удалось пару раз сюда попасть в перерывах между бесконечными заседаниями и он немало посмеялся про себя над местным аттракционом человеческого тщеславия. Сейчас, во второй половине дня, людей было неожиданно мало, что впрочем можно было объяснить усердием охраны, как местной, так и американской. Но люди были, в основном из местных «селебрити», которых Том точно не знал и даже не собирался запоминать. Впрочем, знакомые были тоже. В море мелькали затянутые в резиновые шапочки головы секретаря Киссинджера и его новой знакомой из секретариата, а в шезлонгах у самого обреза воды сидели личная секретарша Генри Нэнси и какой-то крепкий, слегка полноватый мужичок, чем-то напомнивший Тому Хрущева.

— Ага, вот и Пиотр, — негромко заметил довольный Киссинджер и Томпсон понял, что это и есть посол Советского Союза в Ливане Петр Семенович Дедушкин. Том отметил про себя, что своей фамилии посол не соответствует, и ему скорее подошла бы фамилия Ди Маджо[5].

— Добрый день, господа, — первым поздоровался русский на неплохом английском. — Решили искупаться?

— Жарковато сегодня, Пиотр. Только у воды можно спастись, — ответил Киссинджер.

— Нэнси, вы будете купаться? — сразу сориентировался Том.

— Конечно, — согласилась секретарша и, кокетливо глянув на своего шефа, спросила. — А вы, Генри?

— Почему бы и нет, — согласился Киссинджер, внимательно посмотрев на сидящего русского. — Но не сразу, дорогая. Иди, поплавай. Я тебя догоню.

Томпсон проводил Нэнси Меджиннес, любовницу и протеже Киссинджера, по слухам, собиравшуюся стать его женой до воды. Дождался, пока она войдет в воду и стремительно сбросив шорты и футболку, вошел в море. Несколько шагов, и когда вода уже дошла ему до бедер, Том лег на волну и поплыл. Он плыл с удовольствием ощущая шелковистую прохладу воды, ни к чему особенно не приглядываясь и привычно работая руками и ногами. Плыл не торопясь, своим «гражданским» стилем, совсем не так, как на заданиях, связанных с водными преградами. И от этого почти сразу вспомнил, что он здесь не просто на отдыхе. Развернулся, приподнялся, удержавшись на поверхности за счет интенсивной работы ногами. Увидев, что Генри с Петром уже вовсю что-то обсуждают, снова лег на воду и поплыл к берегу. Теперь, как и договаривались, пришло его время поговорить с послом…