Рекомендательное письмо Радович самолично написал еще в Нижнем, а обе книги, пока добирался до Анны, просто выучил. Включая присовокупление “с описанием устройства и содержания конского завода в России и воспроизведения и поддержания лучших пород лошадей, усовершенствованного способа ковки и правил при покупке и продаже лошадей”.

Как в гимназии – наизусть.

Княгиня Борятинская помедлила секунду, приподняв удивленно брови, но, опомнившись, протянула руку. Не то для пожатия, не то для поцелуя. Радович, ни секунды не колеблясь, наклонился, тронул губами сухую бледную кожу, угодив ровно между двумя веснушками. Пахнуло тихим, светлым, грустноватым – пудрой, славными какими-то, очень простыми духами. Все вообще казалось очень простым: овальная палевая гостиная, диваны светлого плотного шелка, лиловатые ве́нки на висках и запястьях княгини, ее такое же лиловатое платье. Но простота эта, изящная, неприметная, говорила о богатстве дома и самой Борятинской больше, чем любая раззолоченная лепнина.

Присаживайтесь, господин Радович. У нас всё по-деревенски, запросто. Может быть, чаю с дороги?

Буду премного благодарен.

Борятинская потянула за шелковую сонетку – и в гостиную через минуту вошла девушка, невысокая, почти бескровная, удивительно похожая на княгиню. Пушистая рыжеватая коса по-крестьянски уложена вокруг головы. Ключицы, локотки – хрупкие, будто кукольные.

Радович вскочил.

Познакомьтесь, господин Радович. Это моя Аннет…

Мое почтение, княжна.

Радович склонился, попытался поймать маленькую руку, но девушка отдернула пальцы и вспыхнула вся разом – щёки, шея, ушки, даже лоб – словно праздничная пасхальная лампадка. Радович распрямился растерянно, и девушка, зарумянившись еще сильнее, вдруг закрыла глаза.

Будто испугалась или заснула.

Борятинская засмеялась.

Распорядись, чтобы нам подали чаю, милая.

Девушка кивнула и, так и не открыв глаза, вышла.

У вас очаровательная дочь, ваше сиятельство.

Хотела бы поспорить с вами, но не стану.

За чаем всё больше молчали. Радович подносил к губам беззвучную полупрозрачную чашечку, учтиво отвечал на немногочисленные вопросы княгини – Тамбов, дворянин, Петербург, университет. Естественник естественно. Врать, к счастью, не пришлось – он действительно родился под Тамбовом – отец как-то сказал мимоходом, не сказал даже – проболтался, и посмотрел так, что стало ясно: вопросов лучше не задавать. Никогда. Симбирск, как незначительный и промежуточный пункт своей биографии, Радович опустил вовсе; впрочем, подробности никого не интересовали – тоже к счастью.

Борятинская поправляла волосы, щурилась, крошечные миндальные печенья таяли во рту. Нюточка к ним так и не притронулась.

У стены навытяжку стоял лакей, полнощекий, выхоленный, солидный.

Потом была прогулка по саду – сперва по старому, потом по молодому. Первые листья, едва развернувшиеся, слабые. Полуголые темные стволы. Теплицы, беседки, пруд, пруд – целый каскад дрожащих, сияющих прудов. Светлые пятна солнца, светлые туфельки на влажно хрустящей дорожке – как когда-то, будто мамины. И сад был тоже будто мамин, из детства. У старой груши Радович оступился – и Нюточка, ахнув, ловко подхватила его под локоть. Радович покраснел, попытался поклониться – и чуть не упал снова. Земля была весенняя, яркая, сырая. Борятинская улыбнулась и сказала – осторожно, дети, – и Радович вдруг увидел себя со стороны ее глазами: тощий дурацкий мальчишка, вчерашний гимназист, пытающийся выдать себя за взрослого.

Тщетно. Тщетно.

Бледная ранняя капустница, похожая на обрывок папиросной бумаги, взлетела у Нюточки из-под ног – и, словно без сил, опустилась.

Радович торопливо откланялся, сославшись наконец на усталость, и дважды заблудился, отыскивая отведенные ему покои, – дом был громадный. Затея пустая. Радович ничком повалился на кровать, понятия не имея, куда ехать завтра.

Вечером ему сообщили, что место он получил. Место, жалованье, флигелек при вечно пустующем доме управляющего и любезное приглашение княгини Борятинской ужинать непременно и обязательно у них.

Конюшни он осмотрел только на следующий день. Все содержалось в образцовом порядке и в дополнительном управлении не нуждалось совершенно. Это понимал, к сожалению, не только Радович. Конюхи переглядывались недоуменно. Радовичу казалось – насмешливо.

Зато ужины были выше всяких похвал – никогда в жизни Радович не ел так много и так вкусно и никогда столько не благодарил мысленно отца – за в прямом смысле вколоченные манеры. Отец сек его с четырех лет – без гнева, но и без малейшей жалости – исключительно за неучтивость или промахи за столом.

Мы – Радовичи.

Помни, какая в тебе кровь, Виктор.

Будто вправду надеялся, что сыну доведется отобедать за императорским столом.

Почти угадал, папа. Почти угадал.

После ужина Борятинская вышивала, Нюточка играла на фортепьяно или сидела молча, закрыв глаза и сложив на коленях маленькие светлые руки. Радович и десяти слов с ней не сказал. Еще через две недели княгиня вызвала его к себе и, постукивая тонким карандашом по неподписанному конверту, спросила, что он думает о ее дочери. Радович, растерявшись, ответил, что княжна являет собой идеальное существо, живой образчик красоты, благонравия и он, со своей стороны, преклоняя колена…

Радович безнадежно запутался в длинной бессмысленной фразе, пару раз дернулся – и, сдавшись, обмяк.

Откуда, господи, взялась эта высокопарная ахинея? Не Державин даже. Граф Хвостов. Василий Кириллович Тредиаковский.

Аннет – моя воспитанница, а не единокровная дочь, – сказала Борятинская тихо. – Она не княжна. Мещанского сословия. Я полагала, вы знаете. Люди любят посудачить.

Я не слушаю сплетен, ваше сиятельство. И титулы для меня не имеют никакого значения. Мнение мое остается неизменным.

Это делает вам честь, господин Радович.

Борятинская помолчала. Карандаш в ее пальцах прыгал, как живой. Волновался.

Не скрою, меня беспокоит судьба Аннет. Несмотря на происхождение, я растила и воспитывала ее как родную дочь и люблю всем сердцем. Потому хотела бы для нее самой лучшей партии из всех возможных. Разумеется, я дам за ней хорошее приданое – лишь бы быть уверенной, что найдется человек, который действительно составит ее счастье…

Борятинская приподняла брови, ожидая ответа, но Радович молчал, ошеломленный. Все решалось так просто, что поверить было нельзя. Он надеялся всего-навсего спрятаться. Отсидеться. Этот брак вовсе выводил его из игры. Переводил из пешек в полноценные ладьи.

Карандаш пристукнул.

Борятинская наконец-то рассердилась. Встала.

Однако, господин Радович, я вижу, что поспешила. Полагаю, сердце ваше уже занято…