Полякам же Иван Грозный так и писал: «А возьмете ли французского… ведайте, что мне над вами промышлять»[641]. Помимо всего прочего, есть мнение, что и казни бояр 1573 г. (о которых ниже) объясняются уверенностью царя в том, что к избранию на польский трон француза и русская боярская оппозиция руку приложила[642]. Что касается «промышляния» над поляками, то, по мнению Р. Г. Скрынникова, наступление на польскую часть Ливонии летом 1575 г. (завершившееся 9 июля взятием Пернова) стало ответом на избрание «не того» короля[643]. Ну а после изгнания Генриха (он пробыл в Польше всего четыре месяца, с февраля по июнь 1574 г., и уехал, чтобы занять освободившийся французский трон, а в мае 1575 г. был официально низложен) – надо думать, давлением в преддверии новых выборов. Ради такого дела царь даже согласился на двухлетнее (20 июня 1575—20 июля 1577 гг.) перемирие с ненавистной Швецией[644].

Справедливость требует сказать, что желание приобрести Литву было логично и с точки зрения национальных интересов России: подданные Великого княжества Литовского (на 90%, как уже говорилось, русские) хотели держаться в двуединой Речи Посполитой особняком и против московского царя в роли князя ничего не имели. Однако, как верно подмечает Н. И. Костомаров, «всякое упорство литовско-русского высшего сословия в охранении своей веры и народности по неизбежному стечению обстоятельств (выделено мною. —Д. В.) никак не могло быть продолжительным, так как превосходство польской цивилизации перед русской неизбежно должно было тянуть к себе русско-литовский высший класс и смешивать его с польским, что и случилось впоследствии»[645].

Тут все верно, кроме одного: Костомаров полагает, что шанс был тогда упущен непоправимо. Однако, по крайней мере на тот момент, это было не так. Дело в том, что этот автор считает «превосходство польской цивилизации перед русской» чем-то само собой разумеющимся и главное – непреходящим, однако в свете всего вышесказанного о развитии России в первые две трети XVI в., об экономическом буме, об управленческих и прочих реформах Адашева – Сильвестра, о церковной реформации можно сделать вывод, что, если бы Опричнина не отбросила Россию далеко назад, то это превосходство (если бы оно вообще было) отнюдь не носило бы такой бесспорный и главное – постоянный характер. Так что удружил Иван IV делу собирания русских земель, ничего не скажешь!

Впрочем, не так уж мало и поляков выступало за кандидатуру Ивана Грозного, поскольку считали, что он «в Московии имеет дело с такими подданными, которые заслужили такого отношения своими изменами», да и вообще в этой «дикой, варварской Московии» невозможно никакое правление, кроме тиранического, а вот в Польше царь совсем другим станет; по крайней мере, они-то, поляки, «обезоружат его своей преданностью». При этом литовцы, что интересно, выступали за кандидатуру Федора, чтобы Литвой и Польшей правил не один монарх, а разные[646].

Сам царь, понятно, тоже внушал полякам, что он «милостив», а сожжение крымскими татарами Москвы (об этом подробнее в следующей главе) – результат «измены»[647]. «Неудивительно, – говорил он польским послам, – что ваши государства милуют своих людей: ведь и ваши люди любят своих государей. А мои люди подвели на меня крымского хана… А у вас разве милуют изменников? Верно знаю, что их казнят… Если, Бог даст, я буду вашим государем, то обещаю перед Богом, что не только в целости сохраню ваши права и вольности, но еще умножу их». Помимо всего прочего, Грозный обещал в случае его избрания отдать Польше Полоцк, а России оставить Ливонию по Двину[648].

Здесь надо еще сказать, что большую роль в конечной неудаче русского царя с польским престолом сыграли разные подходы: Иван Грозный домогался польской короны, но не желал быть выборным монархом, а только наследственным. А это было неприемлемо для польского общества[649]. Иван не мог себе представить, как это ему надо будет хлопотать о приобретении голосов польских избирателей: если он им нужен, пусть бьют челом, как все «холопы государевы». А что французский принц хлопочет о голосах, так то «нам не указ», потому что он – «не настоящий король»![650]Кроме того, царь боялся, что если поляки изберут королем его сына, то потом… выдадут крымскому хану, поэтому он требовал дать обещание этого не делать, и если Федор «не приживется» на польском троне, то отпустить его «на Московское царство без всякой хитрости и измены»[651].

Добавим, что после избрания Генриха Валуа Франция обязалась помочь Польше против России войсками и флотом[652], но обещание то ли не выполнила, то ли просто не успела в связи с тем, что француз почти сразу же отказался от польского престола, чтобы занять освободившийся французский. Здесь надо оговориться, что вообще-то национальная Россия и национальная Франция никогда не враждовали, а только тогда, когда носители идеи мировой империи побеждали либо во Франции (Наполеон I), либо в России, а равно в геополитически предшествовавших ей евразийских государствах – «жандарм Европы» Николай I, большевики, ранее, как мы видели – Чингисиды. Вот и против «Новой Орды» Ивана Грозного и ее альянса с Габсбургами Франция тоже выступила…

Итак, французского принца «свели» с польского престола, после чего опять-таки вопреки сопротивлению Габсбургов и России королем избрали турецкого ставленника трансильванского князя Стефана Батория. Прежде того, впрочем, снова предлагали престол Ивану Грозному, но на тех же невыносимых для него условиях: Иван должен быть для поляков «не так паном, как братом». Но мог ли принять такие условия царь, который упрекал новоизбранного Батория в том, что его поставили «не владеть польским королевством, а устраивать его»[653]. Эрнесту, которого на тех же выборах тоже «прокатили», царь Иван позднее завещал править Россией вместо неспособного к правлению сына Федора. Завещание было уничтожено Борисом Годуновым, шурином Федора, который и стал править; есть мнение, что Годунов помог умереть и самому Ивану Грозному[654]; но обо всем этом ниже.