Почти в тот же миг Сильвен увидел слева полоску света.

— Дверь… — прошептал он.

Дверь была заперта, но от старости, а также, вероятно, и от сырости сильно растрескалась. Сквозь одну из щелей, похожую на узкую бойницу, можно было разглядеть происходящее внутри.

— Это в последний раз, я вам обещаю, — сказала хранительница музея.

Снова металлический щелчок; снова сдавленный крик.

Сильвен наклонился и заглянул в щель.

Вода под ногами внезапно показалась ему ледяной, как на полюсе.

И таким же ледяным был пот, мгновенно выступивший у него на лбу, на висках, на спине…

Он до крови закусил губы, чтобы не закричать.

Суббота, 18 мая, полдень

Весь день я шпионю за Жервезой Массон.

В зоопарке творится черт знает что! Он весь окутан атмосферой подозрительности, как липкой паутиной. Из-за недавнего несчастного случая с рыбаками на набережной Сены копы, кажется, подозревают всех — даже животных!

— Но это же смешно, господа! — раздраженно повторяет хранительница музея, водя копов от клетки к клетке и демонстрируя им прочность замков.

И вот они доходят до белых обезьян.

Я знаю, что кого-то эти странные животные с почти человеческим лицом могут напугать, но не могу себе представить, чтобы они имели какое-либо отношение к кровавой мясорубке на острове Сен-Луи.

Однако у полицейских по-прежнему каменное выражение на лице, и мадам Массон, усталая и раздраженная, выполняет свой служебный долг.

«Белые обезьяны — очень редкие животные, обнаруженные мною в африканских лесах…» — и прочее бла-бла-бла.

Но обезьяны и вправду хороши! Я всегда была от них в восторге. Вообще-то я предпочитаю зверюшек помельче и некоторых насекомых и ящериц. Хищники мне неинтересны, птицы — тем более, медведи раздражают…

Но вот белые обезьяны — это совсем другое дело!

В них ощущается какая-то скрытая печаль, какая-то глубоко запрятанная трагедия. Их как будто освещенные луной лица, их густая белоснежная шерсть, их походка, одновременно тяжелая и воздушная, как будто они вынуждены постоянно нести какое-то невидимое бремя, от которого не могут избавиться, — все это притягивает меня к ним.

Хотя, наверно, стоило бы сказать не «меня», а «нас».

Потому что они никого не оставляют равнодушными. Возле их клетки всегда стоит толпа любопытных. Люди приезжают со всего света, чтобы их увидеть. Можно подумать, что это зрелище благотворно воздействует на наше подсознание — вселяет чувство покоя, умиротворенности, легкой грусти… Но особенно — ностальгии. Да, именно так: ностальгии.

Белые обезьяны — как детские мечты, воплотившиеся и посаженные в клетку. Можно ли вообразить более верную и более жестокую символику? Но она трогает до глубины души и взрослых, и детей, которые раз за разом возвращаются посмотреть на этих необычных животных — так же, как люди по много раз в жизни перечитывают классику, рассматривают шедевры мировой живописи и смотрят фильмы, ставшие образцами киноискусства.

Белые обезьяны вселяют надежду — как свет в конце туннеля, как маяк на горизонте, как горная вершина в лучах заходящего солнца. Нечто недосягаемое, что, однако, умиротворяет и успокаивает нас уже одним своим видом.

Может быть, поэтому — чтобы сохранить всю непосредственность впечатления — их запрещено фотографировать? Даже у копов нет на это права.

— Ни в коем случае! — возмущается мадам Массон, когда один из полицейских достает маленькую цифровую камеру. — Только по личному указу министра!

Я останавливаюсь неподалеку.

Я помню, что даже в раннем детстве вид этих животных меня завораживал.

Но сегодня я поражена еще больше, хотя не могу понять почему. Как будто появилась какая-то новая деталь, которую мне не удается обнаружить. Так не сразу замечаешь перемены в близких друзьях, с которыми встречаешься каждый день, — даже если человек сбрил бороду или начал носить очки.

Чтобы не уходить далеко, я покупаю в местной кафешке хот-дог и апельсиновую газировку.

Недалеко от меня целое семейство хрустит чипсами. Видно, что семейство дружное. Родители нормальные… в отличие от моих.

Мои родители…

Я не слышала, как они уехали сегодня утром. Как всегда, они не зашли ко мне, чтобы поцеловать на прощание…

Вчера я рассказала отцу о похищениях детей (одно из которых произошло в нашем доме!), и он, судя по виду, ничуть не был впечатлен. Я ожидала, по крайней мере, услышать что-то вроде: «Бедный ребенок! Не говоря уж о матери — какой удар для нее!» Но ничего подобного. Отец всего лишь рассеянно пробормотал:

— Ну, я надеюсь, консьержка обо всем позаботится…

Ничего себе сочувствие!.. Неужели страдания обоих родителей, лишившихся ребенка, и в самом деле оставили его настолько равнодушным? Или это напускная бравада, что-то вроде «жизнь продолжается», и мысленно он уже весь в заботах о предстоящей деловой поездке? А если бы я исчезла — его реакция была бы точно такой же? Интересно, он и мама вообще это заметили бы через какое время? Через неделю, через месяц? Может быть, они даже в какой-то степени почувствовали бы… облегчение? Присутствие одного ребенка вечно напоминало им об отсутствии другого. Но когда не осталось ни одного — можно завершать этот жизненный этап и переходить к следующему…

Обо всем этом я думаю, сидя на скамейке в Ботаническом саду. Но, по правде говоря, родители — наименьшая из моих забот. Сейчас мне нужно понять, что стоит за всеми недавними событиями. Я уже зашла слишком далеко, чтобы отступать, и твердо решила узнать все секреты Жервезы Массон.

Скорее всего, ее кабинет — вот в том небольшом здании эпохи Директории, стоящем неподалеку от зоопарка. Небольшой особняк с довольно обшарпанными стенами, напоминающий «охотничьи павильоны» восемнадцатого века.

Я думаю, она там и живет. Через три часа томительного ожидания я вижу, как она выходит оттуда — накрашенная, в идеальном английском костюме — и останавливается на верхней площадке лестницы. Сейчас семь часов вечера.

В течение получаса мадам Массон то и дело напряженно вглядывается в аллеи сада, потом смотрит на часы. Вид у нее становится все более раздраженным.

Скоро Ботанический сад закроется. Большинство полицейских уже ушли, и последние зеваки тоже собираются уходить.

Одна Жервеза Массон стоит без движения — совсем как статуя Бернардена де Сен-Пьера, длинная тень которой доходит до ее ног.

Видя проходящего мимо юного сотрудника, мадам Массон его окликает:

— Жозеф, вы не видели Сильвена?

— Нет, мадам Массон. Только утром, когда он помогал мне чистить клетку белых обезьян…

— Да-да… спасибо.