а взвалил ослабшего учителя на спину и вынес его за ворота, на берег моря. Буря улеглась, и мерный долгий накат длинных волн несколько усмирил мятущиеся чувства.

– Оставь меня здесь, – велел Бион. – А сам ступай исполнять урок и без ответа не возвращайся.

И, послушавшись, он пошёл куда глаза глядят, ибо в тот момент перед взором и в разуме его вместе с рухнувшими колоннами обсерватории сошли со своих мест и рухнули, смешавшись, все стороны света. Арис брёл вдоль моря, держась поближе к берегу, чтобы не потерять хоть какого-нибудь ориентира, но внезапно оказывался среди холмов, покрытых виноградниками, и видел лишь сожжённые поместья виноградарей, разбитые винные бочки и одичавший скот. Он метался по сторонам, опасаясь вовсе заблудиться и затеряться в этом разрушенном, безлюдном пространстве, пока вновь не находил морского берега. Арис питался зимним виноградом, пил воду из луж, спал на земле и шёл так, покуда не пропали мелкие отмели и не потянулись скалистые, поросшие лесом горы. Тут он впервые встретил людей, что всё ещё прятались в расщелинах и укромных местах, недосягаемых для супостата. Это были беженцы с Капейского мыса, пребывающие в неведении, что сейчас происходит в полисе.

– Варвары пируют на берегу моря, – сообщил им Арис. – Не ходите в дома свои.

Ему не поверили, хотя он назвался учеником Биона, которого всяк знал и почитал, как оракула. Люди уже лепили из камней и глины нечто вроде потаённых ласточкиных гнёзд, собирались пересидеть в горах всю зиму, никто не захотел идти с ним, и никто не мог ответить ему что-либо вразумительное на вопрос о варварах. Беженцы во всём винили и проклинали покойного стратега, затеявшего второй поход в полунощные страны, и были уверены, что нашествие варваров было их жестокой местью. Иные и вовсе утверждали, что набег – это гнев богов, насланный в виде варваров, поскольку жители Капейского мыса настолько разбогатели и погрязли в роскоши, что уже давно уверовали в свои силы и возможности, не воздают богам треб, не почитают должным образом и вместо радения в храмах пребывают в неге и развлечениях. Тем более никто из беженцев не ведал ни нравов варварских, ни обычаев, чтобы сказать, отчего они скорбят и плачут, сжигая книги и манускрипты.

По гористому взморью Арис тоже шёл в одиночестве, пока перед ним не открылась Капея – некогда благодатный, выдающийся далеко в море мыс с бухтами и заливами, на котором и стоял открытый торговый город Пергам Понтийский с бесконечными ремесленными посадами. Сюда из стран Середины Земли стекались многие богатства и так же многие расходились по миру в виде степных скуфских скакунов, рабов, золотого, серебряного узорочья, пеньки, тканого полотна и прочих товаров. Но более всего Пергам славился особой выделки кожей, которая была известна в самых далёких уголках просвещённого мира.

Теперь сия купеческая и ремесленническая вотчина также лежала в руинах, среди которых бродили бездомные собаки и мародёры из числа беженцев, насмелившихся вернуться на мыс, а на горных травянистых плато и в садах – отары овец, на которых охотились, как на диких. Многочисленные причалы в бухтах, прежде заполненные яркими торговыми рядами и оттого крикливые и шумные, теперь выглядели пустынно и убого, исчезло даже прежнее изобилие морской птицы, привыкшей питаться на свалках, и лишь редкие чайки колыхались на воде среди обгорелых и затонувших торговых судов.

И повсюду смердили трупы…

Погода была ясная, и посему на другой стороне залива, у плоского окоёма, виднелись редкие дымы, встающие над погибшей Ольбией…

Арис пытался заговорить с мародёрами, но эти одичавшие, закоптелые, обряженные в рванье люди при одном упоминании о варварах шарахались от него, как от чумного, либо грозили оружием, защищая то, что уже было откопано на пепелищах. Поэтому он опять бродил в одиночестве, и вид разорённого, но всё ещё благоухающего садами и бывшего всегда мирным города навеял мысль, что варвары неслучайно избрали его первой жертвой. Дорога из полунощных лесных земель проходила далеко в стороне, и ловчее было взять сначала Ольбию, тем паче обидчик, стратег Константин, находился там. Однако они против всякой логики проделали долгий путь через горную гряду, казнили Пергам с посадами и только после этого ушли морским дном на другой берег лимана. Возможно, варваров манил сюда рынок невольников, на котором распродавали их пленённых соплеменников, однако к часу нападения заморские корабли с рабами давно уже отвалили от пристаней, о чём, скорее всего, нападавшим было известно. Иные же богатства их не привлекали, ибо мародёры, не имея другой посуды, варили пищу на кострах в серебряных чашах и таскали за собой в узлах драгоценную добычу, поднятую с земли или добытую на пожарищах. Значит, варваров сюда привлекло то же, за чем они приходили в Ольбию, и чтобы получить этому подтверждение, философ сам уподобился мародёру и стал рыться на пепелищах, благо что внешне ничем от них не отличался.

Он ковырялся в обгоревшем хламье богатых дворцов, купеческих амбаров на причалах, перебирал камни в развалинах посадских хором и ремесленных мастерских, осматривал отвалы ненужного мародёрам мусора, и на всём Капейском мысу, славном своим превосходным пергаментом, не сыскал ни единого клочка, будь то исписанного либо совершенно чистого. И это убедило Ариса в правильности собственного вывода, что варвары и сюда явились из-за полунощных гор, дабы предать его огню. Но это ещё более заставило его размышлять, зачем они делали это: если стремились уничтожить знания и истины, отображённые в книгах, то почему отправляли в огонь листы чистого пергамента? И отчего скорбели и плакали, взирая, как его пожирает пламя?

Меж тем на Капейский мыс всё чаще вырывались из-за гор полунощные студёные ветры, называемые здесь бореями, по ночам шли холодные дожди, и следовало искать убежище. Все мало-мальски сохранившиеся помещения с крышами давно были заняты мародёрами, которые, хоть и привыкли к учёному бродяге и уже давали горящих угольев, чтобы развести костёр, к себе не впускали. И вот однажды, бродя по посаду в поисках ночлега, Арис оказался в неуютном, пустынном месте, где были лишь голый камень и остатки неких сгоревших строений. Его внимание привлёк полуразрушенный огнём сарай без кровли, вплотную примыкавший к серой уступчатой скале, где, судя по кислому, тухлому запаху, ещё недавно была ремесленная мастерская. И в самом деле, повсюду валялись перевёрнутые и разбитые чаны, где квасили кожи, барабаны и вальцы, на которых, вероятно, вытягивали и сушили пергамент.

Все хитрости его выделки капейские ремесленники содержали в глубокой тайне, передаваемой по наследству по мужской линии, и в свои мастерские никого не