Глаза гостя хищно сверкнули — теперь он меньше всего походил на того, за кого себя выдавал. Он на всякий случай заглянул на кухню и в совмещенный санузел, после чего прошел в комнату.

Чирик, склонившись над выдвинутым ящиком комода, бормотал себе под нос какие-то ругательства. Услышав шаги, он поднял голову.

— А ты чего сюда зашел? Приглашали, что ли?..

Гость как-то странно улыбнулся и сделал еще несколько шагов вперед — это показалось настолько неожиданно странным, что татуированный невольно отпрянул.

— Ты… чего надо? Вали на хер!

Это были его последние слова: странный посетитель, мгновенно достав из кармана какой-то баллончик с пульверизатором, прыснул в лицо Чирика — тот, дернувшись, рухнул на спину, нелепо раскинув руки.

Последующие действия гостя отличались грамотностью и спокойной, рассудительной продуманностью: сперва он бережно перетащил оба бесчувственных тела на кровать, укрыл одеялом и, придав им естественные позы спящих, пощупал пульс. Затем плотно закрыв все форточки, задвинул вентиляционную заслонку на кухне. После этого, поставив на конфорку помятый закопченный чайник, открыл газ на полную мощность, не зажигая его. Стереть возможные отпечатки пальцев со всех предметов, к которым прикасался гость в этой дикой хавере, было делом минуты.

Общеизвестно: человек, заснувший в запертом помещении с открытым источником газа, долго не выдержит — смерть от кислородной недостаточности наступит сразу, как только газ вытеснит из помещения воздух. Применительно к этой квартире, сравнительно небольшой — где-то часа через четыре; доз мощного анастезина, полученного хозяевами, было вполне достаточно для безмятежного сна на протяжении полусуток, если не больше.

Выходя, убийца едва не споткнулся о распятие.

— Вот и надгробный крест… В самый раз, — пробормотал он.

Аккуратно закрыв дверь, Лютый осмотрелся, прислушался. В запертой квартире нервно заскулил обреченный котик, заскреб когтями по обивке двери, и Максим почему-то поймал себя на жалости к нему…

Заводной нервничал, и это было заметно невооруженным глазом. Белоснежный пиджак, придававший его обладателю сходство с опереточным сицилийским мафиози, топорщился; огромные солнцезащитные очки в золотой оправе злобно сверкали, отбрасывая во все стороны веселые солнечные зайчики; на бледном лице нервно играли желваки.

Вот уже полчаса он стоял у входа в метро на Киевском вокзале, но ни Хвоста, ни Чирика до сих пор не было. Привычно суетились люди, диктор буднично объявлял прибытие и отход поездов, менты лениво гоняли бабок, торгующих водкой и сигаретами — шум этот заметно нервировал Заводного. И не только шум…

Митрофанов уже несколько раз звонил Хвосту на пейджер — напоминал о том, что тот с Чириком должны были его встречать, стращал, запугивал: реакции не было никакой. Звонил он и домой Чирику — там не отвечали.

Конечно, можно было бы звякнуть Штуке, телефон которого Митрофанов, естественно, знал, но этого делать не стоило: ведь еще вчера он сказал Сухому, что у него есть нормальные пацаны. Заводной уже представлял лицо авторитета, самодовольную улыбку и любимую в таких случаях фразу — «чо, вновь офоршмачился?..» — и от этого ему становилось не по себе.

Оставалось одно — ехать или к одному, или к другому и устраивать разбор на месте. Но окунаться в черный омут метро, сидеть на дерматиновой скамье, истертой сотнями тысяч задниц москвичей и гостей столицы для такого красавчика в белоснежном костюме — не в кайф.

И тут, словно по заказу, рядом с ним остановилась салатная «Волга» — доброжелательный, улыбчивый водитель, опустив стекло, спросил:

— Куда тебе, командир?

Заводной взглянул на таксиста неприязненно — тот наверняка увидел в нем приезжего фраера, сейчас загнет сумму…

— В Тушино, — немного помедлив, сказал тот, на всякий случай выискивая глазами другие таксомоторы.

— Давай я тебя «на мартыне» повезу, — дружелюбно предложил таксист, имея в виду, что не будет включать счетчик, — у меня все равно смена кончается, на этой тачке домой поеду… И тебя заодно — вполцены. Дешевле тут все равно никого не найдешь.

Жадность, как известно, — понятие всеохватывающее. Жадность губит не только фраеров, но и людей серьезных, авторитетных — наверняка именно таким мнил себя Митрофанов.

— А сколько это получится?

Таксист назвал сумму — она не показалась Заводному большой.

— Ладно, давай…

Митрофанов уселся рядом с таксистом — «Волга», залихватски развернувшись, покатила в сторону Тушина…

Водитель салатной «Волги» с таксистскими шашечками оказался на редкость предупредительным и внимательным, чтобы не сказать услужливым — едва только пассажир в белоснежном костюме хрустел открываемой пачкой сигарет, таксист заботливо щелкал зажигалкой; едва тот лишь мельком взглянул на магнитолу — новенькую, явно дорогую для этой побитой тачки, — он уже вежливо поинтересовался:

— Что поставить?

— А у тебя что — на любой вкус, что ли, есть? — немного удивился Заводной.

— В нашем деле главное — угодить клиенту, — принялся объяснять водила свои взгляды на нелегкий таксистский труд. — Чтобы и тебе, и мне интересно было. А для клиента самое главное — грамотный сервис… Так что из музыки поставить?

— Ну, тогда… Тогда что-нибудь такое, мурчащее, — пассажир вольготно вытянул ноги и сделал характерный жест пальцами. — И погромче. Въезжаешь?

Сидевший за рулем понятливо покачал головой, улыбаясь чему-то, поискал нужную кассету, сунул ее в щель магнитолы, небрежно щелкнул кнопкой — сперва из динамиков послышался шелест ленты, а затем хриплый и доверительный голос запел, заурчал, с невероятными подвываниями, нарочито коверкая слова на хулиганский манер:

Что поделать — во времена всеобщего вырождения нравы падают, а интересы мельчают; нынешние дворовые тинейджеры бренчат на гитарах исключительно блатную романтику — в отличие от незамысловатых творений студенческой, походной да любовной лиры, столь популярной некогда у их родителей. Все, где надо, где не надо, гнут пальцы на уголовный манер, все трындят о каких-то неизвестных, но грозных бригадах и мифических авторитетах, с которыми якобы дружны. Наверное, пройдет еще совсем немного времени, и на школьных уроках музыки и пения будут изучать не Моцарта и Шостаковича, а Шуфутинского с Кругом.