– Ну а теперь как? Не жалеешь, что не попал? – насмешливо спрашивает заряжающий.

– Не-е, – тянет механик, – мой коник – всем коникам коник! Ни на кого его не променяю! Он у меня самый лучший! Самый быстрый, самый мощный…

– Ага, и навоза не производит, – бросает заряжающий, и весь экипаж с Виктором во главе ржет.

Короткая передышка – до следующего приказа. На левом фланге немецкая пехота при поддержке танков пошла в наступление, надо поддержать. Ну, что ж, на левом так на левом.

Ярко пылает какое-то строение, по виду – сарай. Неподалеку виднеется брошенная пушка, около нее на снегу лежат убитые, очевидно, бойцы расчета.

Трупы, трупы – темные пятна на белом снегу. Впрочем, не настолько он теперь и белый, местами обильно заляпан алым. Наступление здесь почти захлебнулось, но только – почти.

Теперь атака повторится. Повторится столько раз, сколько нужно, чтобы наконец выбить отсюда фашистов. Столько раз, на сколько хватит сил, а потом, когда они кончатся, повторится еще.

Небо снова расцвечивается красными ракетами.

Вперед!

Равнина кипит белыми выбросами снега и черными – земли. Это слева бьет немецкая батарея. В ответ рявкают наши пушки. Скрежет танковых гусениц сливается с грохотом выстрелов, громким «ура», конским топотом… Они продвигаются вперед, вспахивая снег, несмотря на вздымающиеся то тут, то там огненно-дымные фонтаны земли.

Батарея мешает, как заноза в пятке.

Соседняя машина горит, выбрасывая вверх клубы дыма; Виктору не видно бортового номера, а узнавать среди чада и пламени выпрыгивающих в снег танкистов он так еще и не научился. Да и невозможно это.

Посреди поля застыл немецкий танк; башня с длинной пушкой, увенчанной грибообразным дульным тормозом, сворочена набок, люки вышибло взрывом.

А что там справа впереди шевелится?

Молоденькая санитарка или медсестричка – одна из тех двоих, кормивших совсем недавно синиц. Молодая, но какая умелая! Действует спокойно, без лишней суеты – пережидает разрыв, вскакивает на коленки и быстро ползет вперед.

Девушка здесь одна. Интересно, а где же вторая? И как эта оказалась здесь – чуть ли не впереди атакующих войск?!

Он едва успел задаться этим вопросом, как немецкая батарея снова жахнула, высокий снежный фонтан, казалось, достиг до низкого, свинцового неба, а когда снег, наконец, обрел новое место, маленькая фигурка больше не поднялась.

– Бери чуть левее, – зло велел Виктор. Немецкая батарея не являлась его целью, у него имелся совсем другой приказ, но сейчас это не важно.

Можно, конечно, попытаться стрелять и на звук, но он не настолько уверен в себе, а тратить снаряды впустую совсем не хочется.

– Быстрее.

Сосредоточенный, мрачный мехвод кивает.

Губы его сжаты в одну белую линию.

Грохот. Страшный. Как будто он сидит внутри огромного колокола, а снаружи кто-то лупит по нему обрезками стальной арматуры. Танк подпрыгнул, на секунду показалось – все, подбили, но – нет, движется дальше. Снаряд попал прямо в лоб, но броня выдержала удар.

Внутри почти нечем дышать от пороховых газов, но это кажется таким несущественным!

Взрыв – и танк кренится на левый бок, потом дергается, словно раненое животное.

– Из машины!

Не удалось им достать немецкую батарею. Ну, и ладно – другие достанут. А они пойдут в атаку с пехотой; сам Виктор готов рвать зубами глотки фашистским псам. Чувство ненависти вперемешку с азартом боя перехлестывает через край.

Выбраться они успели. Все. И он даже попытался отдать какую-то команду, но черный гигантский гриб вырос совсем рядом, закрывая собой солнце, а потом земля поднялась и ударила его в лицо.

Основательный толчок в бок. Потом – тишина, звенящая, напряженная. Никаких звуков – бой кончился, что ли? Нет, не кончился, пускай он не слышит, но чувствует же…

Кто-то поднимает за волосы его голову.

– Товарищ лейтенант, вы живы?

Он не услышал вопроса – прочел по губам.

Девочка-санитарка, та, вторая, которая не снимала варежек и обижалась, что синицы салятся на руку ее подружки, а ее саму игнорируют, пару секунд глядела на него, потом спросила еще что-то, что именно – он не разобрал.

Открыл рот, чтобы переспросить, и понял, что ничего из этой затеи не выйдет: слова не то чтобы не хотели выходить – они даже не рождались в глубине его перехваченного спазмом горла.

– Все будет хорошо. – Маленькая ручка быстро погладила его по лицу. – Все будет хорошо.

Он по-прежнему ничего не слышал, но такую фразу легко понять и без звуков. Почему она его утешает? Все совсем плохо? Он смертельно ранен? Или потерял обе ноги?

Виктор скосил глаза. Ниже колен вместо ног – сплошное месиво из мяса, тряпок и грязи, сквозь которое ярко, празднично белеют осколки костей. Рядом чья-то оторванная рука с посиневшими ногтями и маленьким вытатуированным якорьком. Моментально замутило, он усилием воли сдержал порыв рвоты.

Девушка снова что-то заговорила, Виктор напрягся и в этот раз все-таки расслышал:

– Сейчас я вас перевяжу, и все будет хорошо. Вы не переживайте, я дотащу! Я только с виду такая маленькая, а на самом деле я знаете какая сильная! И тащить-то мне вас недалеко, наши наступают, нас быстро подберут…

Она говорила и говорила, быстро и аккуратно, виток к витку накладывая повязку. Чистый, такой же белый как снег бинт быстро становился красным, потом проступать стало все меньше и меньше.

– Я и не таких вытаскивала, – продолжала щебетать девушка, и Виктор понял: она подбадривает его, не дает потерять сознание, не дает сдаться. А заодно, похоже, придает бодрости и самой себе. – Я вон из третьего взвода Ничипорука дотащила, а он знаете какой здоровый? Он, наверное, больше ста килограммов весит! И ничего! Сейчас ему уже, наверное, операцию делают, и он обязательно выживет! И вы выживете, товарищ старший лейтенант!

Характерный свист – его он, к счастью, услышал.

Он-то погибнет, он, взрослый мужик, обязанностью которого является защищать свою Родину. Но эта девушка, девочка – она должна продолжать жить! Нет ничего более неправильного, чем женщина на войне. Женщина – жена, мать, возлюбленная, хранительница очага… Хранительница. Вот она и хранит, спасает тех, кого может спасти здесь и сейчас…

Ставшее тяжелым, неловким, неповоротливым тело не хотело слушаться, но Виктор, закусив губу так, что тонкая кожица оказалась прокушенной, сумел-таки, вцепившись в плечи девушки, сделать рывок и повалить ее, накрыв своим телом. Живи, любительница синичек. Ты должна жить за двоих, нет, не за двоих – за себя и за всех тех, кого не сумеешь, не успеешь дотащить. Живи…

Кажется, он даже успел прохрипеть это слово, прежде чем в глазах окончательно померкло.