Живет, сражаясь за добро.

Она и в гневе хороша!

Она кричит: «Я протестую!»

И, пять редакций сокруша,

Она берется за шестую.

Великолепна Мариэтта!

И пусть сверкает имя это —

Пусть в небе новая планета

Так будет зваться — «Мариэтта»[22].

Юбиляр, окончательно презрев угрозу гриппа, целуется с Агнией Барто.

А. Гребнев (заместитель главного редактора «Известий»):

— Низкий поклон вам от коллектива журналистов «Известий», поклон благодарности и восхищения вашим талантом писателя и публициста — вы у нас сотрудничаете 52 года! И история «Известий» самым тесным образом связана с историей вашей деятельности. У нас принято говорить о публицистической школе Шагинян: это написано по-шагиняновски, это стиль Шагинян. Вот каков ваш вклад в историю нашей газеты, в историю советской публицистики.

Председатель объявил, что сейчас выступит лауреат международного конкурса Дина Иоффе и исполнит «Времена года» Чайковского. Пианистка села за инструмент.

М. Шагинян:

— Погодите, погодите! Дайте мне подойти. Отсюда я не услышу. — Прошла по краю сцены, присела поближе к роялю, огорченная, что не успела наладить слуховой аппарат...

И. Кобчикова (главный редактор журнала «Крестьянка»):

— Многие годы Мариэтта Сергеевна была членом редколлегии нашего журнала. Не пропускала ни одного заседания, не только критиковала активно, но и активно рекомендовала, что и как улучшить. Никому ничего не спускала, в то же время была добра и внимательна. Время пребывания Мариэтты Сергеевны в наших рядах сказалось на всем облике журнала. И если тираж «Крестьянки» вырос с двух миллионов до шести — в этом есть доля усилий Мариэтты Сергеевны...

М. Шагинян:

— Это была счастливая пора в моей жизни. Я знаю нашу «Крестьянку» с первых номеров, видела, как журнал тянется к теплым ленинским словам, чтоб дошли они до деревни, до нашей жизни.

К. Симонов:

— Позвольте прочитать одну из многих сотен телеграмм, поступивших на имя Мариэтты Сергеевны. Телеграмма из Армении: «Накануне Вашего юбилея геологоразведочная экспедиция в Кафане нашла богатую золотоносную жилу. Горняки назвали новую жилу именем Мариэтты Шагинян...»

Потом пел Евгений Нестеренко. И снова приветствия, адреса, цветы...

И вот встала Мариэтта Сергеевна. Взяла в руку микрофон и сильным, таким же звонким голосом, какой раздавался сегодня с экрана, спросила:

— Вы меня слышите?

По залу прокатилась волна веселья.

— За все доброе, за все хорошее, что было здесь сказано, глубоко вас благодарю. Мне хочется сказать вам простой секрет той большой трудовой жизни, которую я прожила. Тут читали много стихов. Андрей Вознесенский великолепно прочел даже одно мое стихотворение, которое сама я забыла. Я хочу прочесть тоже одно, не свое, стихотворение, а поэта двенадцатого века Низами Гянджеви. Это — басня, приложенная к поэме «Сокровищница тайн». Царь Соломон вышел однажды отдохнуть в поле и увидел там землепашца. Увидел, как он трудится на сухом, безводном пустыре. И вот царь говорит ему: «Брось бесполезный труд — тут нет воды, и земля не взрастит зерно». Старик отвечал:

Царь, прости мой ответ, —

Не думаю, есть ли вода или нет,

Водою мне, — видишь, — мой пот на спине;

Концы моих пальцев — лопатою мне.

Великим мне счастьем бывает зерно...

— Вот я и забыла. Вот старость! — И обернулась назад: — Дайте мне сумку, там у меня шпаргалка... Вот беда. — Глянула на бумажку и снова:

Великим мне счастьем бывает зерно,

Когда получаю семьсот за одно.

Не сей никогда с сатаной на устах —

И ты с одного будешь при семистах!

— Так вот, товарищи, если у меня есть какая заслуга — это то, что я никогда, ни к какому труду не подходила с сатаной на устах. Я ругаюсь, я бешеный человек, я могу обидеть, но когда я подхожу к труду, к какой-нибудь работе, все равно какой — не только творческой, — я подхожу с благоговением, с уважением, и, может быть, потому мне удается с одного зерна вырастить семьсот. Вот и весь мой секрет...

Поздним вечером я спросил по телефону Мариэтту Сергеевну, довольна ли она вечером.

— Нестеренко доставил мне огромное наслаждение. «О Дельвиг, Дельвиг!» Шостаковича — моя любимая вещь. А какой голос! Ну, спокойной ночи...

XXIV

В седьмой части воспоминаний «Человек и Время»[23] есть такие строчки: «...Алянский принес мне... от Блока... длинное запечатанное письмо от 22 мая, которое у меня хранится под стеклом. На письмо я ответила, лично снесла его Л. Д — не[24], но не получила уже на него ответа ни письменного, ни устного...[25]

Мариэтта Сергеевна считала свое письмо потерянным. И вот...

Прошло с тех пор 58 лет. Доктор искусствоведения И. С. Зильберштейн нашел это письмо в архиве Менделеевых. В конце февраля 1979 года он позвонил мне и спросил: не знаю ли я, где сейчас находится Мариэтта Сергеевна, он хочет прочитать ей письмо, этот, как он выразился, необычайной силы документ.

В те дни Мариэтта Сергеевна лежала в больнице после глазной операции и, к счастью, через час после моего разговора с Зильберштейном позвонила мне и с торжеством, давно не ощущаемым в ее голосе, сказала:

— Мне сняли повязку. Я счастлива! Снова вижу мир и свет. Грешно мне жаловаться на судьбу. В 91 почти год — вы подумайте! — сделали операцию. Выходит книга! Что мне еще нужно?! Хочется только одного — знать, что жизнь не прошла даром, что ты еще действуешь и что ты еще нужна.

Я сообщил ей о письме. Она буквально вскрикнула:

— Неужели нашлось? Завтра вместе с Зильберштейном приезжайте ко мне. Буду ждать...

Мы ее встретили в коридоре. Она шла, поддерживаемая внучкой Леной. Узнала меня сразу. Это хороший симптом — значит, лучше стала видеть, подумал я. Завела нас в палату. Перед чтением письма Зильберштейн не удержался, чтобы не сказать ей, какая она мудрая, какая замечательная и какое это бесценное, не имеющее себе равного в эпистолярной литературе письмо. «Это письмо века», — заключил