Элизабет Кэди научилась не задавать слишком много вопросов, и, кроме всего прочего, она была счастлива. У нее возникло ощущение, что раньше она только существовала, не подозревая о том, что значит жить и смаковать каждый день, что бы ни происходило.

Но когда она думала о надвигающихся событиях, ее охватывал страх и дурные предчувствия. Тогда она сознавала свои грехи и ждала наказания, однако не только за них, но и за то, что упивалась ими. Впрочем, она редко размышляла об этом, поскольку была слишком занята.

Работы хватало, как и всегда, но эти дела не терпели отлагательств. Доминго ходил с важным видом, заметно помолодев и преисполнившись чувства ответственности. Забор кораля выглядел как новый, и туда уже выпустили скот. Повозка была отремонтирована и выкрашена заново. Даже погреб, которым Элизабет почти не пользовалась, вычистили и поместили туда оружие и боеприпасы. Она старалась не обращать внимания на то, что временами Смит срывался с места и исчезал на несколько дней. Она почти не сомневалась, что он переходил границу, хотя и говорила себе, что не желает ничего знать. Некоторые из членов ассоциации, и, прежде всего Милт Кехо, ворчали по этому поводу; Мартин Барнесон и Фрэнк Дан, более мудрые и опытные, казалось, смирились с происходящим. Теперь у всех были карты, и они изучали их, чтобы выявить самые уязвимые места своей территории, а также и те, что пригодны для массированной обороны на случай, если дело дойдет до боевых действий. Тогда каждый из них спрячет своих лошадей в небольших фортах, где хватит воды и корма, чтобы продержаться какое-то время.

— Да, нам нужен был лидер, — заметил Мартин Барнесон, тяжело вздохнув. Он иногда заезжал к Элизабет и, не застав Смита, оставался поболтать с ней. Он всегда вызывал у нее глубокую симпатию. Барнесон остался вдовцом с двумя сыновьями — шестнадцати и десяти лет. Все убеждали его жениться, хотя Мартин не жаловался на судьбу. Элизабет нравилось, что Мартин не осуждает ее, хотя многие женщины постепенно перестали заходить к ней, так что она иногда скучала одна.

Элизабет сейчас жила одним днем. Порой она удивлялась самой себе. Ее переполняли новые мысли и впечатления: она впервые носила шелковое белье и впервые видела, что мужчина любуется ее обнаженным телом…

Стив утверждал, что не помнит прошлого; то же самое он говорил и шерифу, не заботясь о том, верит ли ему этот толстяк. Однако с Элизабет он чувствовал себя неловко, особенно когда она простодушно спрашивала:

— Ты и впрямь ничего не помнишь?

— Не помню. Это все?

— Нет. — Она села на постели и заставила его лечь на спину. — Неужели ты не помнишь своего имени? Я бы хотела… Смит, ну кто же ты на самом деле?

Не ответив на ее вопрос, он спросил:

— А ты? Что таится под твоей маской? Ты не удивлялась тому, что делаешь в постели с таким ублюдком, как я?

— Нет! — Она покачала головой и прильнула к его плечу. — Я только пытаюсь сказать… — ее голос звучал все тише, — что ты такой загадочный. Я не знаю и половины того, что знаешь ты, не умею так хорошо говорить и не понимаю значения многих слов, которые ты употребляешь…

— Ради Бога, Бет, зачем все это? Что ты пытаешься мне сказать?

— Не сердись, иногда мне нужно поговорить, а не просто броситься в постель и заняться любовью. Ты сам научил меня этому. И еще кое-что… я… я… люблю тебя, Смит, по крайней мере, мне так кажется.

— Бет…

— Нет, пожалуйста, не останавливай меня, я должна все сказать. Так лучше для нас обоих. — Он промолчал и лишь сильнее прижал ее к себе. Элизабет продолжала: — Джаред… я уже говорила тебе о нем. Джаред — первый, кто начал ухаживать за мной, а я не хотела оставаться старой девой. Моя семья была небогатой, но большой; ты это уже знаешь. А Джаред много фантазировал в те дни: мечтал отправиться на Запад, обосноваться там и построить дом. Мне тоже нравилось думать об этом, и меня не так уж беспокоило, что он любил выпить. Об этом его пристрастии я даже не осмеливалась говорить отцу. И когда мы с ним были… были… ну ты сам понимаешь… это оказалось не очень-то приятным. Впрочем, тогда я думала, что так и должно быть. Мама рассказывала мне, чего хотят мужчины от своих жен, и утверждала, что жены должны подчиняться и терпеть. И я терпела… даже если мне не нравилось и я чувствовала… не смейся!.. я чувствовала себя оскверненной. Все это продолжалось до тех пор, пока мы не переехали сюда. Джаред свел знакомство с такими людьми, из-за которых стал пить гораздо больше. Он постоянно ездил в город, оставив на меня все заботы о ранчо, и я радовалась, что он не ложится со мной в постель так часто, как делал раньше! Иногда я нарочно начинала спорить с ним, чтобы он разозлился и уехал в город. Порой он даже бил меня, и справедливо, поскольку я нарочно раздражала его. Но когда он… когда все это случилось, я почувствовала такую горькую вину, что едва не заболела… Я знала, что Бог гневается на меня за то, что я была такой плохой женой и не чувствовала угрызений совести! Но сейчас с тобой…

— Бет, может, довольно? Иди сюда. — Он целовал ее заплаканное лицо, пытаясь заставить замолчать.

— Смит, о-о… о-о… Смит! — Она обхватила его руками и страстно прижалась к нему всем телом. — Ведь в этом нет ничего дурного, да?

— Заткнись, Бет!

— Я люблю тебя, — прошептала она, покрывая его лицо горячими поцелуями, — хотя и знаю, что ты меня не любишь и когда-нибудь бросишь… Но все это не имеет значения, потому что сейчас мы вместе!

Целуя ее, Стив думал, что иногда она, черт подери, бывает ужасно болтлива. Но ему вовсе не хотелось обижать ее, такую нежную и отзывчивую.

Покрывало соскользнуло на пол, открыв его взору ее обнаженное, трепещущее тело.

— Ты прекрасна, Бет! — воскликнул Стив. Но он никогда не говорил, что любит ее.

Вскоре он вновь оставил ее одну, видимо, занявшись своими таинственными делами, о которых никто не смел его расспрашивать. Элизабет всегда делала вид, будто знает, где он, но скрывает это от других. От этого она чувствовала себя увереннее, а все окружающие считали, что она очень близка с ним. Но сама она удивлялась его отлучкам и тому, что он никогда ни о чем ей не рассказывал. Однако гордость не позволяла ей задавать вопросы.

Она много размышляла о нем, ощущая без него душевную опустошенность, и не могла представить себе, что будет, если однажды он не вернется. Ей было страшно думать об этом, ибо она предполагала, что так когда-нибудь и случится. Он закончит здесь свои дела, заскучает и однажды исчезнет навсегда.

Мартин Барнесон последнее время зачастил к ней. Он был единственным настоящим другом Элизабет, и она знала, что он влюблен в нее.

— Элизабет, — неторопливо говорил он, — вам следует быть практичнее. Даже если он останется, какое будущее вас с ним ожидает? Вас всегда будет преследовать страх, что он не вернется домой…

— Мартин, не надо… — попыталась она остановить его, но он продолжал:

— Я должен все это сказать. Уверен, что вы и сами часто об этом думаете. Ведь вы беспокоитесь о нем, правда? Значит, он по-прежнему уверяет, что не помнит, кто он и откуда явился? Я этому не верю. Впрочем, для меня это не имеет значения. Неужели вы полагаете, что он на вас женится? А может, его возвращения ждет другая женщина?