А все-таки котенок оказался счастливым. Вернее, приносящим счастье. К тому времени как они вышли из клиники на бульвар, Витька преобразился совершенно, и именно счастье забилось от этого в Викином сердце. Да, счастье забилось в сердце. Оно было таким большим, что она не стеснялась называть его прямым именем.

– Мам, ты совсем не виновата, – сказал Витька. – Ты же не знала, что кошки так странно переживают стресс.

– Все-таки виновата, – ответила Вика, хотя соблазн согласиться был велик. – Я про нее действительно забыла.

– Из-за меня.

Он улыбнулся. Вот такое оно и есть, счастье. Прошло всего несколько часов, а Вика уже не понимала: что это вдруг встало между нею и Витькой, почему? Ни разу за полгода, прожитых в Оксфорде, он не сказал, что ему там плохо, что он обижен на нее, что хотел бы вернуться домой. Да не то что не сказал – он об этом и не думал, она бы почувствовала, если бы думал, она всегда чувствовала такие вещи, и теперь это не изменилось.

«Он просто растерялся при встрече, – подумала Вика. – И я растерялась. Что мы, проще кошки? Она вон и то стресс переносит странно, а мы тем более».

От этой смешной мысли ей стало весело и легко.

– Может, пока котенок под капельницей, домой не пойдем? – спросила она. – Посидим в кафе, посмотрим на улицу. Я иногда так сижу, смотрю, что-то про людей придумываю – какие они, что им важно, что нет… Мне интересно.

– Мне тоже, – кивнул Витька. – Пойдем в кафе.

Кафе, в которое они зашли, оказалось какое-то артистическое, вернее, цирковое: на стенах висели старинные фотографии Цирка на Цветном и циркачей – воздушных гимнасток в блестящих юбочках, дрессировщиков со львами, канатоходцев на канатах и жонглеров с горящими факелами.

– Только есть не будем, – сказал Витька, когда они уселись за столик. – Чаю выпьем, и все.

– Почему? – удивилась Вика. – Ты ведь не успел пообедать.

– Но ты же обед приготовила, – объяснил он. – Мы вернемся и его съедим.

Вика расхохоталась.

– Представить не могла, что ты станешь таким рациональным европейцем! – воскликнула она.

– А англичане считают, что они не европейцы. – Витька смутился. Может, подумал, что мама иронически относится к его неожиданной рациональности. – Англия же не континент, а остров.

– Ну и что? Не в географии дело. Я у Довлатова прочитала и ужасно смеялась – как ему сказали, что если напишет хорошую статью в газету, то его премируют поездкой на Запад – в ГДР. А он ответил: разве ГДР – это Запад? Вот Япония – это Запад. Ну и точно так же Англия – это Европа.

По Витькиному лицу она видела, что он не понимает, что здесь смешного, в чем заключается аналогия, и хочет возразить, что Япония – это не запад, а восток, и даже Дальний.

«Ну и ладно, – подумала она. – Может, и хорошо, что он такого юмора уже не понимает».

Перед чаем Вика заказала Витьке морковный фреш. Ее от одного вида морковки передергивало, а он любил, она и дома ему морковный сок выжимала – через марлю, потому что отмыть после этого соковыжималку не представлялось ей возможным.

Стакан, в котором принесли сок, был сделан в виде фотообъектива. Витька с интересом его разглядывал, а Вика радовалась, что не угас в нем этот чудесный его интерес ко всему, что не имеет практического смысла, но будит воображение.

– В Англии много чудаков, – сказал Витька. – Я думал, это только в книжках, а оказалось, и на самом деле. Помнишь, возле Темзы на дереве ботинки висят? Непонятно зачем.

– Может, для бомжей кто-то вынес.

– Я тоже так думал, но потом у Джерри спросил, и он сказал, что нет, это просто так. У них многое просто так и очень странно.

– Как у кошек? – улыбнулась Вика.

– Ну да, они очень естественные. Хотя и очень держат себя в узде.

– Как же это может сочетаться?

– Не знаю. – Витька улыбнулся той волшебной улыбкой, которую она так любила в нем. – Во мне – не может. А в них – может.

– Ты все-таки говоришь о себе отдельно…

– Ага, – кивнул Витька. – Все-таки я другой же, чем они. Хотя мне с ними очень хорошо, мам, ты не волнуйся, – поспешил добавить он. – Я их хорошо понимаю.

– Они тебя не обижают? – осторожно спросила Вика.

Это было главное, что ей хотелось знать. Слишком трепетным был ее мальчик, слишком натянута была в нем струна жизни. Вика боялась такого натяжения, и особенно теперь боялась, когда Витька был далеко от нее. По телефону они разговаривали каждый день, но она не была уверена, что он скажет ей по телефону о том, что так сильно ее волновало.

– Там можно быть каким угодно, – сказал Витька.

Он странным образом ответил на ее вопрос, но она его ответ поняла. И вздохнула с облегчением. Вика догадывалась, что это так, но одно дело догадываться, а другое – услышать от него самого. Она обрадовалась – может, потому что Витькины слова успокаивали ее совесть.

Официант принес чай. В стеклянном чайнике завораживающе кружились, опадая на дно, листья мяты и мелкие цветочки чабреца. По дороге обратно к стойке официант включил телевизор, стоящий на тумбочке под портретом Ивана Поддубного. Вика махнула было, чтобы выключил, но слова, которые она услышала сразу же, как только появился звук, так поразили ее, что она замерла.

– Мы будем стоять за спинами женщин и детей. Я хочу, чтобы вы это поняли. Российские солдаты будут стоять не впереди, а за спинами. И пусть кто-нибудь из украинских военных попробует отдать приказ в них стрелять!

Она как завороженная смотрела на экран, через который протянулись бело-сине-красные полосы флага и с которого неслись эти слова, смотрела, слушала и не верила своим ушам, и глазам не верила тоже.

«Он не может такое говорить! – мелькнуло у нее в голове. – Он же президент, как такое вообще может быть?!»

И тут же ее холодный разум ответил с той жесткостью, которая всегда была ей присуща: «Все к этому шло. Сегодня началось, что ли?»

Вика опомнилась и посмотрела на Витьку. Лицо у него было такое же, как у молоденькой журналистки, которая там, на экране, сидела на пресс-конференции и слушала все это.

Растерянность была у него на лице, растерянность и ужас. Вика ожидала, что сейчас он задаст тот же вопрос, который она только что едва не произнесла вслух сама: как такое может быть? Но он молчал. За соседним столиком, где сидела молодая компания, тоже воцарилось молчание.

Вика встала из-за стола и выдернула шнур телевизора из розетки. Краем глаза она увидела, что бармен за стойкой хотел что-то сказать. Но не сказал, а включил музыку – аргентинское танго. Вике показалось, что пронзительная мелодия Пьяццолы звучит отчаянием.

Чай выпили молча.

– Пойдем? – спросила Вика. – По бульвару прогуляемся, памятник Никулину посмотрим. Там такой памятник – Никулин у машины стоит, и в нее можно залезть.