Если военные могли не задумываясь пожертвовать жизнью ради чести, то гражданские охотнее исполняли предписания закона или ограничивались «моральным удовлетворением». «Сегодня никто уже не будет обесчещен, не ответив на вызов задиры или бретера», – писал доктор Сорбонны Луи Дюпен (1657-1719). А поэт Демаи (1722-1761) ссылался на заслуживающий уважения пример: «Тюренна в трусости никто б не обвинил, однако он картель однажды отклонил». Даже такой забияка, как Мирабо, отказался от дуэли с мушкетером Гассо, соблазнителем своей жены, хотя тот принял его вызов и был готов «дать сатисфакцию». Он сжег письма Гассо к своей супруге, оставив при себе ее покаянное письмо. Таких не брали в мушкетеры!

«Франция – родина дуэлей, – писал граф Тилли, полководец времен Тридцатилетней войны. – Я объездил большую часть Европы, побывал в Новом Свете, жил среди военных и придворных и никогда и нигде больше не встречал такой роковой обидчивости, печальной наклонности считать себя оскорбленным и желания отомстить за оскорбление, по большей части химерическое… Установился предрассудок о том, что нет ничего благороднее и величественнее отваги такого рода, ее блеск затмит собою все, и бесчестный человек, который хорошо дерется, не такой уж бесчестный».

Налоги. – Кроканы и босоногие. – Восстание в Виварэ. – Бунт против гербовой бумаги. – Мушкетеры-тюремщики. – Республика Оливье Миссона. – Подать для всех. – На пути к Революции

«Для войны нужны всего три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги», – сказал один итальянский кондотьер XV века французскому королю Людовику XII. С тех пор положение не изменилось. Франция, беспрерывно воюя, нуждалась в деньгах на содержание армии, добыть которые можно было только одним способом: выколачивая все новые налоги из крестьян и горожан.

В 1439 году, во время Столетней войны, Генеральные штаты в Орлеане (именно Генеральные штаты, собрание представителей всех сословий, вводили налоги) приняли решение о содержании постоянной армии, чтобы окончательно выбить англичан из Франции. Для финансирования войны они ввели новую подать, взимаемую с каждой семьи в королевстве, которая ежегодно поступала бы в королевскую казну. Королевская подать была подоходной (выплачивалась главой семьи, ею облагались недворянские семьи, а ее размер устанавливался в зависимости от их доходов и от потребностей момента) или имущественной (в большинстве областей, обладающих самоуправлением[26]). Многие города, например Дьепп или вся Бретань, были свободны от подати; эти привилегии мог отменить только сам король. При Генрихе IV королевская подать обеспечивала около шестидесяти процентов всех государственных ресурсов, а к концу правления Людовика XIV – только двадцать пять процентов.

Помимо короля крестьяне содержали своих сеньоров (то есть весь личный состав дворянских рот, включая королевских мушкетеров), выплачивая десятину с поля, оброк натурой – мукой или вином, а также деньгами. Десятина на самом деле составляла от трех до двенадцати процентов урожая и шла, помимо господского кармана, еще и на прокорм священникам и помощь бедным. Подати, выплачиваемые сеньору, были самыми разными – полевыми и денежными, причем в парижском регионе и на юге Франции они были не слишком высоки, а на западе, в центре, на востоке и севере – довольно внушительны.

В 1665 году в Оверни судили маркиза, графа и виконта де Каниллаков за различные злоупотребления и бесчинства. Маркиз де Каниллак взимал в своих землях подати для каждого члена своего семейства, устанавливал налоги на мясо, заставляя крестьян его потреблять, заключал их в тюрьму, из которой они могли освободиться только за выкуп, а для выколачивания денег использовал жестоких головорезов, не останавливавшихся ни перед чем. Его осудили заочно, трижды приговорив к смертной казни. Маркизу довелось видеть в окно казнь собственного изображения, и это зрелище весьма его позабавило. Впрочем, его имущество конфисковали, а это было уже не смешно. Граф де Каниллак, незаконно привлекавший крестьян к подневольным работам, был оправдан, поскольку все свидетели, выступавшие на суде, взяли свои слова обратно. Он отделался штрафом в пятьсот ливров.

Существовал еще королевский налог, который за тридцать лет (с 1610 по 1640 год) утроился; к нему добавился налог на соль с обязательством покупать по семь килограммов соли в год на каждого жителя старше восьми лет. В целом на налоги уходило от двенадцати до сорока процентов доходов крестьян, что лишало их свободных денег и побуждало всячески ловчить.

В 1630-1633 годах был неурожай, во многих областях начался голод. По нескольким французским провинциям прокатилась волна крестьянских восстаний. В Перигоре и Ангумуа толпы крестьян, предводительствуемых сельскими кюре, набросились на сборщиков налога на соль и вино. Они также требовали, чтобы церковная десятина шла непосредственно сельским священникам, а не высшему духовенству, роскошествовавшему в столице.

Король установил налог в размере одного соля с ливра на все товары. В винодельческих областях внедрили налог в один экю с каждой распитой бочки вина, который должны были платить хозяева питейных заведений. Странным образом именно этот новый налог вызвал взрыв возмущения в Гиени. В мае-июне 1635 года вспыхнули мятежи в Бордо. Ришелье пришлось приостановить исполнение указа.

Средством успокоить недовольных было введение «налога на богатых» (не принадлежавших к благородному сословию). В 1644 году парижский парламент, состоявший сплошь из зажиточных людей, утвердил этот налог – при условии, что его не станут взыскивать с членов самого парижского парламента и с парижских буржуа. Во время Тридцатилетней войны Ришелье и Мазарини довольно часто прибегали к этому способу пополнить опустевшую казну.

Государство очень нуждалось в деньгах. Война велась почти беспрерывно, порождая все новые и новые траты и долги. С 1624 по 1639 год военные расходы, включая финансовую помощь союзникам (так называемая «война пистолей», которую вел Ришелье), увеличились с девяти миллионов до двадцати четырех миллионов ливров. Средств, поступавших от налогов, не хватало. Приходилось прибегать к займам у финансистов (в 1627-1629 годах они составляли около восемнадцати миллионов ливров ежегодно, то есть сорок процентов всех доходов, и шли на содержание армии).

Население городов тоже подвергалось самым разным поборам. В январе 1637 года эшевены города Понтуаз получили приказ уплатить королю в виде займа тридцать пять тысяч ливров, которые им обещали возместить с февраля, производя выплаты каждые два месяца. Эту сумму надо было распределить по всем жителям города и пригородов, включая священников, дворян и привилегированных лиц, освобожденных от уплаты налогов. Синдик с казначеем объездили соседние города, чтобы посмотреть, как там поступают в подобных случаях. В результате эшевены, заслушав синдика, постановили, что, поскольку город и так задавлен податями, дополнительные расходы вызовут разорение и исход его жителей, поэтому по примеру некоторых других городов королевства следует обратиться к его величеству с просьбой позволить вместо займа обложить налогом вино и другие напитки, употребляемые в Понтуазе и его пригородах.