Сюда они шли десять дней. Назад, перегруженные, как обожравшийся хомяк, раньше чем за месяц дойти охотники не смогут. Но когда доберутся до дому — каждый станет богаче в несколько раз. Вечером четвертого дня Середин созвал старших:

— Слушайте сюда, — кивнул он и нарисовал ножнами сабли на снегу длинный овал. — Давайте считать, что это Волчий бор. Любой путник, коли желает ночевать не под свист вьюги, а возле горячего костра, его не минует.

— Это даже глупая утка поймет, — сплюнул Княжич. — Почто собрал, кузнец? Эту глупость нам рассказать?

— Когда мы шли к кочевью, тут нас пастухи и заметили, — не обратив внимание на подколку, продолжил Олег. — После этого хан Биняк стал собирать своих людей и послал вестников к соседям. Его людишек мы уже перебили, но за то время, пока мы у кочевья торчали, соседи половецкие наверняка дорогу нам перекрыли и здесь, у леса, стоят.

— Ну, так вдарим по ним, чтобы век помнили и детям заказали! — сжал кулак Буривой.

— Это дело хорошее, — спокойно кивнул Середин, — да только скопилось их наверняка раз в десять более, нежели нас. Как бы они, кровью умывшись, нас всё-таки не побили всех до последнего. Опять же, раненые у нас в обозе, полон освобожденный. Что, их на милость половецкую отдавать?

— Как же иначе спор бранный решить? — не понял Захар.

— Я ни с кем спорить не собираюсь, — невозмутимо ответил Олег, — я человек мирный. Вот если бы половцы у костров сидели, а кони боевые в стороне паслись, то коней бы я увел — и делу конец.

— Да, кузнец! — первым сообразил Княжич. — Да, да! Я с тобой! Кто же в лагере коней держит? Они завсегда в стороне!

— Ты про что, боярин? — повернулся к нему Кожемяка.

— А про то, что кузнец нынешнюю ночь предлагает не спать, а с кострами еще пару дней повременить, — довольно расхохотался ватажник. — Надобно ночью на половцев налететь, напугать, разогнать, смутить изрядно, а коней увести тем временем прочь, да подалее. И нам лишняя добыча, и половцам пешими жить. Не угнаться им за нами без лошадей, пока кто коней свежих не приведет! Я верю тебе, кузнец, убей меня кошка задом! Я с тобой!

— Коли так, — сразу предложил Олег, — может, тогда ты и коней на себя возьмешь?

— Уведу, — весело пообещал Княжич, — как есть, уведу!

— Тогда вам, — ведун растопырил три пальца в сторону Захара, Буривоя и Кожемяки, — вам людей приготовить для наскока на лагерь половецкий, да еще воинов выделить, чтобы обоз охранять и от дозоров обороняться. Степняки ведь не дураки, наверняка дозоры выставили, дабы мы мимо не проскочили. Пусть идут наискось… — Олег прочертил ножнами путь мимо бора. — Мы потом нагоним.

— Не увидим же мы ничего впотьмах… — засомневался Захар. — Кого рубить, куда скакать?

— Костров, что ли, среди ночи не разглядишь, деревня? — расхохотался Княжич. — Те, кого рубить надобно, у костров сидят, сами себя освещают.

— Всем всё понятно? — обвел взглядом старших Олег. — Тогда командуйте привал малый, пусть перекусят все. А как стемнеет… В общем, никаких звуков не издавать: не кричать, не переговариваться, не ругаться. Налатники спереди застегнуть, дабы броня не блеснула. Силы на нашей стороне нет, зато внезапность и отвага — за нами. Да пребудет с нами милость богов! Готовьтесь.

— Постой, — спохватился Княжич. — Табун-то их как найдем? Лошади, поди, костров не палят.

— Зато пастухи палят, — парировал Середин, потом махнул рукой: — Ладно, коней я на себя беру. Захар, мне полтора десятка ратных выдели.

— Сделаю, воевода, — кивнул старшой. — Ныне же и подошлю.

И вправду, вскоре возле сидящего на щите Середина появились Лабута, Юрята, Оскол и еще несколько незнакомых Олегу сельчан.

— Вот, Захар велел передать, — протянул бортник кусок заиндевелой вареной убоины. — Когда пожуем нормально, воевода, сколько можно брюхо морозить?

— Тебе чего больше нравится — быть сытым и мертвым, али богатым и живым? — поинтересовался ведун, пряча мясо в сумку и уже привычно запихивая под шапку для разогрева.

— Ну ты, воевода, выбор предлагаешь, — хмыкнул бортник. — А то сам не знаешь?!

— Тогда терпи, — подвел итог Середин. — И скажи спасибо, что в кочевье мужики со жратвой перестарались и у нас теперь мяса вдосталь.

— Холодного, — не утерпел от комментария Лабута.

— Новым вечером пшено холодное есть будешь, — пообещал Олег, и рыжебородый ратник тут же замахал руками:

— Я что, воевода, я ничего. Убоина и холодная завсегда к месту. Жалко, коли мало останется.

— На пару дней хватило бы, и то ладно… — поежился ведун. Голова начинала мерзнуть, а иного способа согреть ужин ему пока в голову не приходило. Хотя…

Он вытащил сверток, взялся за нож, настрогал хрупкое мясо мелкими ломтями, высыпал обратно в мешочек, растер — мешок сделался почти плоским, — затем отошел к гнедой и аккуратно запихал его спереди под потник. Лошадь, с любопытством прядавшая ушами, внезапно недовольно заржала, притопнула копытом.

— Не боись, — поймал ее за уздцы ведун. — Сейчас согреемся.

Заснеженная степь плавно погружалась в сумерки, и Середин, прижавшись щекой к лошадиной морде, зашептал тайные слова:

— Стану не помолясь, выйду не благословясь, из избы не дверьми, из двора не воротами, мышьей норой, собачьей тропой, окладным бревном, выйду на широко поле, спущусь под круту гору, войду в темный лес. В лесу спит дед, в меха одет. Белки его укрывают, сойки его поят, кроты орешки приносят. Проснись, дед, в меха одет. Дай мне хитрость лисью, силу медвежью, ловкость кунью, глаза кошачьи, уши волчьи…

Мир вокруг дрогнул, утрачивая цвета, но зато в черно-белой степи Олег опять увидел далекий горизонт, мчащегося над самой землей ширококрылого филина, сгрудившийся в большую кучу обоз.

— Пора! — рванул он подпругу и залихватски свистнул: — Хорош брюхо тешить, мужики! По коням! А то заждалась нас красавица Мара со своей чашей, ох заждалась!

* * *

Опытный десятник Азул сумел устроиться куда лучше прочих воинов: его двойная кошма лежала аккурат между двумя кострами, а значит, ночью его старые кости будут прогреваться со всех сторон, в отличие от боков безусых юнцов, которым с одного краю будет все время жарко, а с другого — зябко. Ныне степь успела промерзнуть; даже днем морозец больно пощипывал щеки и кончик носа, а ночью пробирался холодными руками сквозь толстый войлок юрт, под мохнатые овечьи шкуры и стеганые халаты. А здесь, на ветру, он и вовсе способен усыпить так, что никогда уж не проснешься.

Воин запахнул полу халата и, полулежа и жмурясь на огонь, допил из глубокой деревянной чаши кисловатый кумыс. Поставил миску, протянул руку к изюму, что лежал рядом в вышитом пленной русской красавицей кисете. Насторожился, прислушиваясь к странному гулу:

— Скачет кто-то… Не иначе, волки табун спугнули.