— Не знаю.

— Опять двадцать пять.

— Я в самом деле не знаю. Почему вам снится мельница, а вы там вообще никогда не были?

Холли приложилась к бутылке с пивом, но не почувствовала особого просветления в голове.

— Может быть, вы проецируете на меня ваш сон. Для того чтобы установить связь и позвать меня к себе.

— Да зачем мне вас звать?

— Спасибо. Вы очень любезны.

— Как бы там ни было, я уже сказал и повторю еще раз: я не экстрасенс. У меня нет сверхъестественных способностей. Я всего-навсего орудие, инструмент в чьих-то руках.

— Тогда — это те же высшие силы. Они посылают мне ваш сон потому, что хотят, чтобы мы встретились.

Джим провел ладонью по лицу.

— Оставим это до завтра. У меня голова идет кругом.

— У меня тоже. Но еще полдевятого, и нам нужно о многом поговорить.

— Прошлой ночью я спал не больше часа, — сказал Джим. Он в самом деле выглядел смертельно усталым. Бритье и душ немного освежили его, но круги под глазами еще больше потемнели, а к побледневшему лицу так и не вернулся обычный цвет.

— Давайте вернемся к нашему разговору утром, — предложил Джим.

— Как бы не так. Я приду утром, а вы меня и в дом не впустите.

— Впущу.

— Это вы сейчас так говорите.

— Вы видите этот сон. Значит, тоже связаны со всем этим, нравится мне это или нет.

Его голос снова приобрел ледяной оттенок, который ясно показывал, что слова «нравится мне это или нет» на самом деле означали «хотя мне это совсем не нравится».

Несомненно, он привык жить в одиночестве. Виола Морено, которая относилась к нему, как к сыну, говорила, что, хотя ученики и коллеги любили Джима, глубокая неизбывная печаль отделяла его от других людей, а после ухода из школы он вообще перестал видеться с ней и друзьями по прежней работе. Да, Джим поражен, что они видят один и тот же сон, ее общество ему не неприятно, может быть, она ему даже нравится, но он так долго жил один, что не может смириться с ее вторжением.

— Не пойдет. Я приду, а вас и след простыл.

У него не осталось сил, чтобы сопротивляться.

— Тогда оставайтесь ночевать.

— У вас найдется свободная спальня?

— Да. Но у меня нет лишней кровати. Можете лечь в гостиной. Там есть старый диван. Не думаю, что вам будет очень удобно.

Прихватив недопитую бутылку, Холли прошла в гостиную и критически осмотрела продавленный коричневый диван.

— Вполне.

— Смотрите сами. — Джим старался выглядеть равнодушным, но она почувствовала, что он притворяется.

— Как насчет лишней пижамы?

— Боже правый!

— Прошу прощения, но у меня с собой ее нет.

— Моя вам слишком велика.

— Ничего, так даже удобнее. И еще неплохо бы принять душ. А то я вся липкая от лосьона. Все-таки полдня на солнце.

С видом человека, неожиданно обнаружившего на крыльце самого нежеланного из своих родственников, Джим показал ей, где находится ванная, и вручил пижаму с полотенцами.

— Постарайтесь не шуметь, — предупредил он перед тем, как уйти. — Я ложусь через пять минут.

* * *

Стоя в клубах пара и нежась под горячими струями воды, Холли радовалась, что хмель не улетучивается. Хотя прошлой ночью ей удалось отдохнуть лучше, чем Айренхарту, за последнюю неделю она ни разу не выкроила на сон положенные восемь часов и надеялась, что после трех бутылок пива будет спать как убитая.

В то же время Холли беспокоил сумбур, царивший у нее в голове. Нужно привести мысли в порядок. Она в доме человека, о котором ей так мало известно и чья странность не оставляет никаких сомнений. Айренхарт — живая загадка за семью замками, и одному Богу известно, что творится в сердце, которое, похоже, перекачивает не кровь, а ужасные черные тайны. Впрочем, несмотря на холодность, Джим производит впечатление хорошего человека с добрыми намерениями. Трудно поверить, что от него может исходить угроза. С другой стороны, нередко встречаешь статьи, в которых кровавый маньяк, зверски умертвивший собственную семью, описывается соседями как «добрейшей души человек». Айренхарт называет себя Божьим посланником. Но кто знает, может быть, днем он рискует жизнью ради спасения незнакомых людей, а ночью при помощи дьявольских снадобий истязает беззащитных котят.

Несмотря на подобные опасения, закончив вытираться широким махровым полотенцем, источающим особый запах чистоты, Холли снова отхлебнула из бутылки, так как решила, что риск быть зарезанной в собственной постели ничто по сравнению с прелестью долгожданного ночного отдыха.

Она натянула пижаму, подвернув штанины и рукава.

Держа в руке бутылку, в которой осталось еще на пару глотков, тихо открыла дверь ванной и вышла в холл второго этажа. В доме стояла жуткая тишина.

Холли направилась к лестнице. Проходя мимо открытой двери хозяйской спальни, она заглянула внутрь. Одна из настенных ламп, расположенных по обе стороны кровати, отбрасывала на смятые простыни узкий клин желтого цвета. Джим лежал на спине, закинув руки за голову. Похоже, что он не спал.

Холли заколебалась, потом шагнула в открытую дверь.

— Спасибо, — сказала она полушепотом, потому что не была до конца уверена, что он не спит. — Мне гораздо лучше.

— Хорошо.

Она вошла в спальню и пошла навстречу синим глазам Джима, в которых отражался свет ламп. Он был без пижамы, и надвинутая выше пояса простыня не мешала Холли увидеть, какая у него широкая грудь и сильные мускулистые руки.

— Я думала, вы уже спите.

— Хотел бы, но ничего не могу с собой поделать.

Взглянув на него сверху вниз, Холли сказала:

— Виола Морено говорит, что у вас постоянная печаль на сердце.

— Неплохо потрудились, а?

Она выпила маленький глоток пива. В бутылке остался еще один. Присела на край кровати.

— На ферме сейчас кто-нибудь живет?

— Все мои умерли.

— Простите.

— Бабушка — пять лет назад, а дед — спустя — восемь месяцев, точно он не хотел жить без нее. Они прожили долгую хорошую жизнь, но мне их недостает.

— У вас совсем никого не осталось?

— Два двоюродных брата в Акроне.

— Встречаетесь?

— Лет двадцать как не виделись.

Холли допила остатки пива и поставила пустую бутылку на ночной столик.

Некоторое время оба молчали. И в этом молчании не чувствовалось никакой неловкости. Наоборот, от него становилось хорошо и спокойно на душе.